роман "Свидетельство". Часть 3. Любовь.
Новые события развивались стремительно. Любовь завладела городом. Началось с того, что местный лев откусил г-ну Френкелю голову. Как мне рассказали, г-н Френкель пять лет дрессировал этого льва, и каждое его выступление заканчивалось удачей: голова г-на Френкеля оказывалась цела. Победно вытаскивал он её из мокрой пасти недовольного льва и под гром фальшивящего оркестра обтирал свою обслюнявленную лысоватую голову большим розовым полотенцем. На этот раз лев откусил её.
Немедленно по городу поползли слухи, что причиной страшного происшествия явилась полнотелая г-жа Френкель. Говорили, что лев всегда ревновал её к мужу и на этот раз терпение его, видимо, лопнуло. Случай этот обсуждали во всех домах. Г-ну Френкелю сочувствовали. В свободное от дрессировки диких зверей время, г-н Френкель работал провизором, и все местные дамочки любили захаживать в аптеку, посмотреть на мужественного этого человека. Я слышал о его бесстрашии и как-то даже купил у него пилюли от ночных страхов. Во всяком случае, г-н Френкель был достаточно заметной фигурой города, и откушенная его голова не могла не привлечь внимания общественности. Было даже назначено негласное расследование. Рассказывали, что собралась некая комиссия и поручила г-ну Руфу, нашему эскулапу, подробно разобраться в случившемся. Хотя вполне возможно, что комиссии, как таковой, и вовсе не существовало, а просто г-н Руф решил произвести собственное расследование.
Сенсационные результаты его г-н Руф доложил наиболее уважаемым жителям города. Результаты эти, надо заметить, превзошли все ожидания. Г-н Руф засвидетельствовал, что, войдя вечером в цирк, стал невольным очевидцем сожительства г-жи Френкель со львом, причем именно с тем самым, подчеркнул он, (как будто бы в городе были другие!) что на глазах у ошеломлённой публики два дня назад нагло откусил голову её супругу. Но мало этого, нисколько не стесняясь доблестного эскулапа, г-жа Френкель поочередно вступила в противоестественную связь с лосем, по ошибке забредшим в наш город, и с тремя зайцами, вытащенными ею за уши из завалявшегося цилиндра покойного фокусника.
Как мне рассказали, ошарашенная комиссия выслушала г-на Руфа молча. Никто из лучших мужей города не знал, что следует теперь предпринять. Г-н Руф скромно молчал. Кто-то робко предложил придать г-жу Френкель общественному порицанию. Но предложение не было принято ввиду того, что никто толком не смог объяснить, что оно означает. Комиссия заседала долго, но разошлась ни с чем.
Город рассказ г-на Руфа взволновал ещё более, чем кровавая история с откушенной головой. Многие упрекали г-жу Френкель в том, что она изменила покойнику с его убийцей. Но более всего обсуждалось разнообразие её интимных привязанностей. Если львино-лосиную эпопею город ещё как-то мог пережить, то отчаянное приключение с зайцами вконец поразило воображение обывателей. Грудастая маленькая г-жа Финк, встретив меня на улице, пересказала все городские новости, после чего игриво попыталась меня ущипнуть. Но я вовремя отскочил от нее. А юркий г-н Прюк, хохотнув, поинтересовался моим мнением насчет зайцев и заговорщицки подмигнул г-же Финк.
Доктор Руф, гордый оказанной ему честью, вынужден был пересказывать свой рассказ по двадцати раз на дню, с мельчайшими удивительными подробностями. Город бурлил. По вечерам все, кроме меня, пожалуй, собирались вокруг старого циркового сарая и часами поджидали знаменитую теперь женщину. Но г-жа Френкель упорно отказывалась выйти. Видимо, она заперлась в сарае и, по свидетельствам очевидцев в звуках, что раздавались оттуда, при желании можно было различить рык влюблённого льва, лосиный рёв и счастливое бормотание восторженных зайцев. Все были уверены, что г-жа Френкель предавалась там неуемным любовным утехам.
Обыватели не могли пережить подобного. И в городе вспыхнула любовная эпидемия. Мне сразу же вспомнилась их былая эпопея с кустарником. Вообще эти странные люди поражали меня – они были настолько непосредственны и возбудимы, что любое происшествие могло ввести их в состояние близкое к аффекту. Жизнь в городе была столь однообразна, что население казалось только и ожидало чего-либо, что сможет взорвать, наконец, размеренное ее течение.
Слухи носились по городу, словно сводки с мест боевых действий. Из уст в уста передавалось, что на ближайших полях тайком были отловлены все зайцы. А худая усатая г-жа Дройн якобы немедленно занялась разведением кроликов, утверждая, что кролики существа более нежные, покладистые и гигиеничные, чем скачущие по неизвестно каким полям безрассудные дикие зайцы. При этом сама г-жа Дройн мечтательно улыбалась, и чёрный крохотный ее ус нервно подергивался. Кролики госпожи Дройн размножались с удивительной страстью. В связи с тем, что зайцев не так уж и много водилось на наших полях, да и ловить их было хлопотным делом, кролики шли нарасхват. Как рассказывали сплетники, дамочки скупали их у г-жи Дройн дюжинами.
Вообще, любовная это помешательство резко сказалось на животном мире: коты, все как один, попрятались по подвалам, собаки, потеряв из виду котов, впали в апатию, а единственный в нашем городе приличный осёл, громко крича, на всякий случай удрал за городские ворота. Только иногда в ночи можно было расслышать любовное ржание печальной старой кобылы, что развозила по городу уголь.
В домах появились портреты толстой г-жи Френкель и, наконец, бюст её был торжественно установлен в городском музее, рядом с куколкой г-на Дворка. Даже моя сумасшедшая хозяйка подвинула весь свой фарфоровый зоосад и на его место водрузила бюст Френкель с огромным декольте, из которого выглядывала лукавая мордочка небольшого зайчонка.
Городские художники старались на славу. Портреты расхватывались на лету – «Г-жа Френкель в пеньюаре верхом на льве», «Г-жа Френкель и юный лось», «Г-жа Френкель во главе восторженных зайцев». Скоро, по-моему, не осталось ни одного дома в котором бы ни красовался ее портрет.
Город переживал второе рождение. Именем г-жи Френкель называли младенцев и переименовывали улицы. Кролики расплодились во множестве и зайцы, привлечённые счастливой жизнью одомашненных своих сородичей, стекались к нам теперь целыми стаями с дальних лесов. Скоро в городе невозможно было сделать и шагу, не наступив на длинноухое серое существо. Я боялся выйти из дома. Дикие зайцы обглодали все мостовые, крыши домов и съели всё содержимое магазина тканей г-на Крейнбока. В конце концов, распространились слухи, что они стали преследовать женщин и престарелая г-жа Шток даже пожаловалась общественности на поведение распутных зайцев, которые соблазняли её прямо в городском музее, под бюстом г-жи Френкель.
От этих животных не стало покоя. Они смешались с местными кроликами и произвели на свет новую породу. Размерами они теперь напоминали больших собак, а их сексуальные способности, судя по всему, превзошли все ожидания. Кулинар Рутер клялся мне, что сам был свидетелем того, как сошедшая с ума от любовных забав г-жа Дройн, однажды утром распахнула двери своего дома, и оттуда выскочили сто четырнадцать хохочущих зайцев. Г-жа Дройн, совершенно обнажённая, с топорщащимся чёрным усом, преследовала их по улицам, заклиная вернуться. Но былые её друзья только хохотали в ответ.
Вообще, кролико-зайцы эти оказались весьма смышлёными животными и вскоре они уже заняли многие городские квартиры, вне зависимости от желания их владельцев, сожрали все обои со стен и подбирались к пожарной вышке, выстроенной из крепкого мореного дуба. Я сам с трудом отбился от них, приперев диван к двери.
Любовная эта судорога не прошла даром для города. Нашествие зайцев печально сказалось на населении. Многие дамочки, утверждали, что неоднократно подверглись насилию с их стороны. Я не знал верить ли этим рассказам или они – плод возбужденного воображения. Г-жа Финк, например, рассказала мне, что похотливые зайцы даже выпихнули из собственной квартиры г-на Койнблита, прельщённые чудными формами его одноногой жены. Банды преступных зайцев безнаказанно разгуливали по улицам. На окраине несколько их самок в приступе материнской любви задушили розовощекого младенца.
Кролико-зайцы перешли все границы дозволенного, когда всей стаей набросились однажды на г-на Руфа, привлеченные, видимо, белизной его накрахмаленного халата. Г-н Руф хотя и утверждал, что разогнал нахалов (при этом очевидцы свидетельствовали иное), но впал при этом в тяжелую меланхолию.
Тут население города не на шутку перепугалось: г-н Руф был нашим единственным эскулапом. Обыватели немедленно содрали со стен портреты г-жи Френкель. Бюст её был торжественно выброшен из городского музея. Но зайцы не приняли это на свой счёт: они по-прежнему продолжали бесчинствовать. Я сам видел, как стаями слонялись они по улицам, возможно, в надежде подстеречь свои беззащитные жертвы.
Наконец жители, бесстрашно восстав против террора, окружили цирковой сарай и стали требовать немедленной сдачи г-жи Френкель. Но ответом им было молчание: казалось, строптивая Френкель не собиралась капитулировать. Во всяком случае, именно так расценили её молчание возмущённые сограждане. В этот момент зайцы напали на них, и началась беспощадная битва. В ярости боя противники разгромили цирковой сарай, но обнаружили там лишь труп издохшего с голода льва.
Как выяснилось позже, г-жа Френкель, убитая горем, оставила город сразу же после того, как её мужу откусили голову. Лось же никогда не забредал в наши края, а зайцев в цирке вообще не держали. Впрочем, всё это уже не имело никакого значения для участвующих в битве сторон. Хищные кролико-зайцы нестройными рядами пытались вклиниться в гущу горожан и оттеснить их к музею. Я наблюдал эту битву из окна зазвавшей меня к себе г-жи Финк. Бой был настолько отчаян, что я даже не реагировал на щипки, которыми, воспользовавшись моим увлечением дракой, одаривала меня грудастая Финк. Клацая зубами, животные собирались перегрызть обывателям глотки. Но те, вооружившись кто чем, начиная от портновских ножниц, шампуров и больших клистирных трубок (разгромив перед этим аптеку г-на Френкеля), гнали зайцев вперёд. Через час поле битвы было усеяно трупами обнаглевших грызунов. Оставшиеся зайцы бежали и к вечеру отступили за городскую черту. Под утро они рассеялись по полям.
Население города, опьяненное кровавой победой, отыскало злосчастного г-на Руфа, прятавшегося весь день на городской свалке, обвинило его в клевете на г-жу Френкель, в пособничестве зайцам и в измене городу, и торжественно, под гром фальшивящего оркестра, хотело повесить его на центральной площади. При этом кто-то опять вовремя вспомнил, что г-н Руф – наш единственный эскулап и под гром того же оркестра его пинками выгнали с площади. Г-н Руф хотел рассыпаться в благодарностях, но призрак аутодафе произвел на него столь сильное впечатление, что, не успев вымолвить и слова, он грохнулся в обморок.
Жизнь города вернулась в привычную свою колею: обглоданные обои были заменены новыми, обгрызенные мостовые починены, любовные приключения забыты. Заячье нашествие через пару дней было предано забвению, и город опять окунулся в обычную жизнь. Лишь иногда, среди ночи, видно было как в чьей-нибудь спальне мелькнет вдруг огонь: думаю, что это кто-то с горящей свечой, стоя на коленях возле кровати, с удивлением находит завалившийся туда портрет г-жи Френкель и недоуменно рассматривает его: кто бы могла быть это госпожа в пеньюаре, оседлавшая льва.