роман "Свидетельство"
Меня спасла моя решительная сожительница. Она легко взломала амбарный замок и словно забытую вещь, забрала меня из больницы. Что будет теперь с Дорфом и Гиршем? Они так прижились, захотят ли они покинуть родные стены?
Удивительно - несмотря на столь долгое пребывание в больнице, мне казалось, что я совершенно не вылечился. А г-н Руф, столкнувшись со мной на улице, внимательно осмотрел меня и воскликнул, хохотнув: «Странно, больница не пошла Вам на пользу. Вы по-прежнему здоровы!»
Я не стал возражать никчемному эскулапу. Конечно, я болен. Как может быть здоров человек, который не знает кто он. Мне иногда даже стало казаться, что меня и вовсе не существует. Вот и недалекая подслеповатая моя сожительница, время от времени теряла меня из виду. Тогда, обеспокоенная начинала бродить она по квартире, зовя меня писклявым пронзительным голосом и называя «бывшим писателем». Господи, и откуда они всё знают. Кто им сказал, что книга исчезла из моей головы! Впрочем, плевать ей было на мою книгу. Она думала, что я спрятался от неё. Влекомая желанием, она заглядывала во все закоулки, надеясь найти меня там и растерзать на части.
Эта женщина похожа на большого проворного бегемота. Два раза в неделю приходила она убирать моё жилище. Я нанял ее ещё до того, как попал в больницу. Как стала она моей любовницей осталось для меня загадкой. Наверное, она была столь решительна, что больной, я не смог дать ей отпор. На четвереньках исползав весь пол и непременно задев большим задом стол, так что моя единственная фарфоровая чашка начинала звенеть от ужаса, она, даже не вымыв своих запачканных рук, набрасывалась на меня и валила в постель.
Как у такой толстой женщины может быть столь писклявый голос? Это было загадкой для меня. Навалившись своим необъятным телом, она затыкала мне рот исполинским соском и сотрясалась словно в конвульсиях в приступах непонятного мне исступления. Иногда казалось мне, что она очень кровожадна: если бы я был чуть поменьше, она, наверное, съела бы меня целиком. Каждый раз, приходя ко мне, первым делом она усаживалась на стул, расставив свои толстые ноги так, чтобы я смог разглядеть её нечистые оранжевые трусы. Продемонстрировав их, как бы в задумчивости она начинала почёсывать квадратный оттопыренный зад, надеясь таким образом меня соблазнить. Но я не поддавался на её призывы. Тогда она доставала из старой потертой сумки большой пакет, завёрнутый в жирную промасленную бумагу, и пухлыми пальцами ловко выхватывала из него первую котлету. Подмигивая мне, словно приглашая принять участие в пиршестве, она заглатывала котлеты одну за другой.
Однажды я насчитал двадцать три большие котлеты. Она пожрала их с удивительной скоростью, словно муравьед, дорвавшийся до добычи. Уничтожив содержимое промасленного пакета, она облизывалась, томно вздыхала и засыпала прямо на стуле, раскрыв свой огромный рот и разбросав толстые короткие ноги. Её храп так громок, что я вынужден был затыкать уши подушкой, чтобы не слышать этого громоподобного звука. Просыпаясь, она громко чмокала и потягивалась, при этом несчастный мой стул скрипел под тяжестью её неуклюжего тела. Заслышав это, она начинала ёрзать на нём, как будто специально проверяя его на прочность, и, наконец, когда сиденье стула, не выдержав массивности её ягодиц, жалобно трещало, она, окончательно проснувшись, бросалась внезапно на четвереньки и с яростью разметала пыль по всему дому старой пахучей тряпкой.
Странно, что я даже не знал её имени. А ведь она приходила ко мне несколько месяцев. Иногда она приводила с собой шестерых замурзанных нахальных детей. Одеты они были в прозрачные рубашки, перешитые из её старых заплатанных комбинаций и в широкие сатиновые трусы, из которых выглядывали их большие морщинистые члены. При этом сами дети были так малы, что были похожи на лилипутов, а дряблая синеватая кожа, что обтягивала их щёки казалась плохо выбритой. У некоторых росли крохотные бороды и усы, но почти все они были абсолютно лысы. Усадив их на скамеечки в спальне, она набрасывалась на меня с писклявым рычанием и долго, пыхтя, насиловала. Её дети, словно крохотные старички, противно хихикали, елозили по скамейке, сучили ножками и время от времени аплодировали. Иногда это длилось столь долго, что за окном темнело. Я, придавленный тяжелой тушей своей сожительницы, уже почти не дышал. Часто все шестеро маленьких человечков запрыгивали на неё сзади, кряхтели, возились и ползали по широкой её спине. Я лежал, раздавленный проворным большим бегемотом. Я был расплющен. Почему она полюбила меня? Я не мог ответить на этот вопрос. Мне казалось, что во мне нет ничего, что могло бы привлечь подобную женщину.
Как-то, нечистой тряпкой вымыв мой обеденный стол, она спросила меня - когда же мы, наконец, поженимся? Я ещё не успел открыть рот, как шестеро мерзких детей набросились на меня, повалили на пол и с криками «Папа! Папа!» принялись изо всех сил щипать меня своими маленькими когтистыми пальцами. Я вырвался из их цепких рук и убежал на улицу.
Почему все хотят выйти за меня замуж? Я вспомнил несчастную, наверное, несправедливо брошенную мною г-жу Финк. Она тоже добивалась моего сердца. Если я отверг ее, стоило ли мне упускать еще один шанс? Я ломал себе голову - надо ли мне жениться на моем бегемоте… Я еще долго бегал по улицам, думая о своей странной судьбе.
Глубокой ночью, вернувшись домой, я на цыпочках, чтобы не разбудить сожительницу, хотел пробраться к кровати. Но мерзкие чада, валявшиеся вповалку на ковре, почувствовали моё приближение. Они разом вскочили и отвратительно вопя, набросились на меня. Они схватили меня и крича во всё горло - Папа, папа пришёл! - поволокли меня к своей храпящей мамаше. От неожиданности я так растерялся, что не успел оказать им сопротивления. Они с такой силой вцепились в меня, что я мечтал только об одном - как бы обрубить их маленькие цепкие ручки.
От ужасного шума, производимого ими, сожительница моя проснулась и немедленно распахнула чудовищные объятия своих толстых коротких ляжек. Дети, вопя, толкнули меня на свою безразмерную мать. Её ноги, словно гигантские клешни, в мгновение ока сомкнулись вокруг моих тощих бёдер. Все шестеро отвратительных гномов упёрлись руками мне в ягодицы и изо всех сил прижали меня к жадному лону их плотоядной мамаши. Со страшным рвением принялись они тереть меня об неё. Сожительница же от ужасного этого трения столь возбудилась, что принялась пискляво рычать и шарить рукой в поисках моего фаллоса. Но, видимо, после мытарств, выпавших на его долю, он стал почти неощутим для неё. С досады она, разжав, наконец, объятия коротких ног и взбрыкнув задом, отбросила меня к дальней стене. Я больно ударился спиною об угол. Несносные дети, завидев унизительное мое поражение, заверещали в восторге. Они показывали на меня пальцами и строили мерзкие рожи. Поневоле я вспомнил судьбу несчастного изнасилованного отца, запертого его детьми в кладовке. А ужасные гномы все не унимались. Своим бесстыдным веселием они подняли такой шум, что проснулись мои соседи.
Пожилая чета, что жила напротив, стала колотить в мою дверь. Но дети, вдохновляемые беспутной матерью, только хохотали в ответ. Тогда супруг, бывший шпрехшталмейстер, стал так отчаянно биться седой головой о мою дверь, что замки слетели с неё и пожилая чета, не удержавшись на ногах, влетела в квартиру и рухнула как подкошенная, растянувшись на полу в коридоре. При этом юбка у пожилой дамы, бывшей классной воспитательницы, задралась ей на голову, что привело в неистовое возбуждение шестерых ужасных детей. Немедленно они запрыгнули на неё, словно изголодавшиеся пиявки и под злорадное улюлюканье матери в миг спустили с воспитательницы её розовые фланелевые трусы. Дама закудахтала, забилась, высоко вскидывая немолодым задом и пытаясь стряхнуть с себя незваных гостей. Но не тут-то было: дети уже вцепились в неё мёртвой хваткой. Бывший шпрехшталмейстер, прокричав что-то героическое, попытался броситься ей на помощь, но писклявая моя сожительница с необычайной проворностью перехватила его по дороге и, навалившись всей массой, подмяла его под себя. Каким-то чудом ему удалось на мгновение выскользнуть из-под нее. Тогда сожительница вскочила на четвереньки, словно рассвирепевший носорог, сгребла его в охапку и придавила своей развратной плотью.
Насилие, которому подверглись мои ни в чём не повинные добропорядочные соседи было ужасно. Жирная моя любовница оседлала несчастного седого шпрехшталмейстера и, истекая похотью, насиловала его до утра. Раздавленный её слоновьем весом бравый цирковой служитель не только не мог пошевелиться, но и издать какого-либо звука, кроме мычания. И всё это время его бедная супруга со спущенными фланелевыми трусами вынуждена была, повизгивая и громко кудахча, носиться по комнате большими кругами, преследуемая толпой маленьких подлых прелюбодеев. С необычайной проворностью она перепрыгивала через стулья, умудряясь при этом лягать своих преследователей и метко бросать в них мою посуду. Но бегство её всякий раз было обречено: она запутывалась в трусах, большие груди её, подпрыгнув, выскакивали из лилового бюстгальтера и, взвизгнув и засучив в воздухе ногами, она шмякалась на пол. Тут погоня настигала её. Словно вампиры, лилипуты набрасывались на её вываленные расплющенные груди и голый пожилой зад. Насладившись и тем и другим в полной мере, злодеи отваливались от неё на мгновение, словно насытившиеся пиявки, но этого мига пожилой даме было достаточно, чтобы немедленно вскочить на ноги и, с необыкновенной ловкостью запихав вываливающиеся груди в старый бюстгальтер, вновь продолжить свой бег. Проклятые гномы, которым, видимо, хватало этой передышки для восстановления сил, в ту же секунду вскакивали на ноги, и погоня возобновлялась.
Я был поражён выносливостью своих соседей. Развратные действия, мерзкие прелюбодеяния длились до самого утра, но бывшая классная дама, словно толстая пожилая газель, без устали, как угорелая, носилась по моей комнате, описывая круги и перемахивая препятствия, а её супруг, казалось абсолютно раздавленный несносной тушей, продолжал неустанно и горделиво мычать, словно упрямый бык, сопротивляющийся неминуемому закланию. При этом страданиям несчастных супругов, как мне казалось, не будет конца. Слёзы лились по моим щекам неустанно. Мне было искренне жаль пожилую чету.
Вообще вся эта ужасная сцена произвела на меня столь сильное впечатление, что я, преисполненный состраданием, тихонько скуля, безмолвно просидел всю ночь в злополучном углу, куда выбросила меня любовница. Под утро я так устал от переживаний, что невольно задремал, облокотившись на шершавую стену.
Когда я проснулся, побоище было закончено. Я оглядел всю квартиру, но никого не нашёл. Только перевёрнутые стулья, розовые фланелевые трусы, которые, видимо, всё-таки удалось сорвать детям с бывшей классной дамы, да клочья седых волос, что вырвала из лысеющей головы шпрехшталмейстера неистовая моя сожительница, напоминали о ночном поле боя.
Я вышел на улицу. Печально брёл я по переулкам нашего города и думал о том, что, видимо, мне не следует жениться на этой женщине. Слишком сильно разнились наши взгляды. Да и мерзкие её дети норовили в любой момент защипать меня до смерти. Господи, вдруг остановил я себя - почему я вообще размышляю об этом? Разве раньше, когда я был писателем, мог ли я рассуждать о подобном?! Конечно же нет! Только теперь, превратившись в ничто… Отдавшись потоку этих горестных мыслей, я возвратился домой. Квартира была по-прежнему пуста. И тут мне пришло в голову – удрученный собственной ничтожностью, я совсем забыл о своих славных соседях, о той пожилой паре, что провела у меня наполненную ужасами ночь.
Немедленно вышел я на лестницу и принялся звонить в колокольчик возле их двери. Никто не открыл мне. Я поневоле прислушался: из комнаты раздавались какие-то голоса, смех и вскрики. Набравшись мужества, я решительно толкнул дверь. Она оказалась не заперта. Каково же было моё удивление, когда, войдя в комнату я увидел накрытый белоснежной скатертью стол, уставленный всевозможными яствами, за которым восседали благообразная пожилая чета, моя сожительница и шестеро её маленьких неуёмных родственников. Классная дама подкладывала им на тарелки, выпеченные ею хоменташи, а ее супруг, распушив усы и задиристо хохоча, пощипывал мою любовницу за её низкий оттопыренный зад. Дети объедались маком, чавкали и пытались закинуть хоменташ в глубокое декольте учительницы. Та только игриво взвизгивала в ответ. За столом царило веселье. Наконец, дети заметили меня и, радостно тыча пальцами, оповестили всех о моём приходе. Поднялась неимоверная суматоха. Все вскочили, окружили меня и немедленно принялись щупать со всех сторон.
Седой шпрехшталмейстер, тут же принялся натруженной шершавой рукой оглаживать мои ягодицы, приняв меня, возможно, за старую цирковую лошадь, а его супруга, немало не стесняясь, наклонилась и начала тереться об меня своей большой мягкой грудью. Дети повисли на мне, а сожительница так сильно обхватила меня короткими руками за шею и принялась толстым слюнявым ртом всасывать мои губы, что я почувствовал, что скоро умру, задохнувшись. Насилу мне удалось отбиться от них, убежать домой и закрыть дверь на засов.
В ту ночь мне приснился ужасный сон. Во сне я стал невольным свидетелем отвратительного совокупления. Бывшая добропорядочная учительница развалилась на полу, широко расставив старые ляжки, а преступные дети забрались на люстру и оттуда, свесив свои длинные члены и мерзко гогоча, прыгали по очереди, стараясь попасть прямо в раскрытое педагогическое лоно. Счастливчик, чей морщинистый член первым попал туда, бил себя кулаками в грудь и выл от радости. Сожительница же моя, наблюдая за ужасной сценой, хохотала во всё свое писклявое горло.
В этот момент развратники заметили меня. Я хотел спрятаться от них под столом. Но они тут же сдвинули вокруг стола стулья, чтобы я не смог убежать и принялись обсуждать дальнейшую мою судьбу. Сожительница объявила, что раздумала выходить за меня замуж, но не желала бы потерять такого чудесного любовника. Дети тоже не захотели расстаться со мной. Шпрехшталмейстеру, как оказалось, очень понравились мои ягодицы, а классная дама призналась, что уже несколько месяцев хотела схватить мой член и запихать его себе в декольте.
Собрание было недолгим. Они решили, что я, хоть и ветреный, но прекрасный любовник, а потому, чтобы я не сбежал, надо немедленно ограничить мою свободу, привязав меня за большие пальцы рук и ног к ножкам стола. Все радостно закричали, поднялась суета, и, быстро и дружно раздев меня под столом, они привязали мои пальцы к его ножкам.
Вся компания в моем сне жила теперь вместе, превратившись в большую весёлую семью. При этом они регулярно посещали меня. Вначале визиты их были хаотичны из-за бесконечных ссор по поводу очереди. Все одновременно хотели попасть под стол, но там было так мало места, что более одного человека не могло на мне поместиться. Дети лезли без очереди, пока классная дама не ввела строгий порядок и теперь каждый член семьи посещал меня не более трёх раз в день. Добрая учительница даже подстелила мне соломку под спину и потому, когда меня навещал шпрехшталмейстер, отвязывая на миг, чтобы перевернуть на живот, я, жуя солому, всё больше чувствовал себя под его мозолистыми руками немолодой, но еще востребованной цирковой лошадью.
Учительница, у которой я пользовался особым расположением, постоянно твердила детям, что нужно беречь мои силы. Тяжелее всех приходилось моей бывшей сожительнице: её бегемотское тело еле пролезало под невысокий стол. Мне снилось, что, насилуя меня, она чуть не пробила своим оттопыренным задом крышку этого стола, за что и была лишена следующего посещения. Конечно, вольготнее всего чувствовали себя дети: эти маленькие старички влезали ко мне вшестером и так мучали меня, что после них, обессиленный, я вынужден был отдыхать несколько часов кряду. Бывшая воспитательница, несмотря на преклонный возраст и доброе сердце, тоже оказалась искусной мучительницей, она вползала ко мне задом наперёд, своими пухлыми ручками хватала несчастный мой пенис и вываливая расплывшиеся груди, терла его ими, пока не стирала в порошок, так что другим членам развратной семьи уже ничего от меня не доставалось. После чего они шли спать и расположившись на больших мягких перинах горласто храпели.
Проснувшись утром, я еще долго не мог встать с кушетки. Мне в голову приходили очень грустные мысли. Как странно, думал я, что благонравная пожилая чета, служившая много лет примером чистого и верного чувства, под влиянием моей бывшей сожительницы и её подлых детей, стала вести такой разнузданный образ жизни.
Но почему все они в этом сне именно меня избрали своим любовником? Может быть потому, что теперь я никто. Интересно, зачем я вообще появился на свет? Каково было проклятое моё предназначение – неужели просто взять и исчезнуть? Мне было странно, что я еще существую.