роман "Свидетельство"
Что-то, как камень, прогрохотало по черепичной крыше и бухнулось на крыльцо. Я прислушался. Быть может, это Дорф, мой бывший сосед по больнице, что во время своих буйных припадков мог запустить камнем в примеченную им кошку.
Осторожно приоткрыв дверь, я высунул голову, но не увидел растревоженного Дорфа. На ступеньках крыльца лежало три разорванных пернатых комка. Наклонившись, я разглядел этих птиц. Ран не было на их телах. Подняв голову, я не заметил в небе ничего, что могло бы стать причиной внезапного столкновения. Птицы были похожи на самоубийц, которым вдруг пришла в голову нежданная последняя мысль – кинуться с немым восторгом с безмерных высот и, тяжёлыми ломкими своими телами прорвав воздушную ткань, низвергнуться на голый череп земли. И там разлететься бесчисленными обломками, осколками фарфоровых статуэток.
Птицы были недвижимы. Их маленькие трупы не могли разрешить недоумения, овладевшего мною. Еще не успев прийти в себя ото сна, я был в замешательстве. Надо, наверное, похоронить птиц, решил я и отправился на площадь, узнать, есть ли в нашем городе для этого кладбище. Но вскоре остановился, привлеченный отчаянными возгласами соседей. В их дворах тоже покоились упавшие птицы. Г-жа Бройсер кричала, не переставая: вид мёртвых птиц вызывал у неё отвращение. Её муж, пухлый усатый господин, обеими руками запихивал г-жу Бройссер в дом, но та умудрялась вывернуться из его широких ладоней и, просунув голову у него подмышкой, взглянуть на птиц ещё раз и снова разразиться отчаянным крикливым воплем.
Горожане сбегались со всех сторон, пересказывая друг другу невероятные новости. Полсотни птиц упало на город. Объяснений этим событиям не находилось. Стоя на площади, я задрал голову и тотчас приметил ещё пару чёрных точек, с высоты сиганувших вниз. По мере их стремительного приближения к земле, точки обрастали перьями, крыльями, клювами и шмякались с глухим стуком в соседних дворах. Это был настоящий град, дождь из птиц. У длинного костлявого г-на Фромбрюка рухнувшей птицей убило собаку. У г-жи Тович птица пробила ветхую крышу кухни и шваркнулась прямо в кипящий суп. Г-жа Тович восседала теперь на кровати, и лицо её было обложено кусками зернистого льда, что, по убеждению эскулапа Руфа, должно было спасти её от ожогов. А г-н Фромбрюк бродил по улицам города, держа на вытянутых руках тело своего пса, бессмысленно обращаясь ко встречным с риторическим вопросом: «За что? За что же?!»
Птицы продолжали падать на город, и все мы, поначалу высыпавшие на улицы, попрятались по домам и с тревогой взирали на свои крыши – прочны ли они? Г-н Фромбрюк, не найдя никого, кому ещё можно было бы задать свой безумный вопрос, потихоньку тоже направился к дому. Но по мере приближения к нему Фромбрюк вынужден был ускорить свой шаг, а потом уже и бежать, увёртываясь от пикирующих на него птичьих тел, крепко прижимая к груди незабвенного друга. Небольшой жаворонок снарядом ударил ему в плечо, г-н Фромбрюк от неожиданности распахнул руки, выронил пса и, вскрикнув, в панике бросился прочь.
На улицах города осталась только Тамар, тщедушная Тамар, что вышагивала по пустым тротуарам, патетически восклицая: «Наказание божие!» Птицы падали позади и впереди неё, справа и слева, но Тамар, словно одинокая странница, всё вздымала вверх сухие длинные руки и взывала к неведомому своему Господу.
Мы все плохо спали в эту ночь, тревожно прислушиваясь. По крышам, мостовым, тротуарам били копыта невидимых лошадей. Это падали на нас птицы. Стук, то утихающий, то нарастающий с новой силой, продолжался всю ночь. Словно странный кузнец, не известный в наших краях, ковал для нас колесницы. Одна за другой эти неведомые колесницы катили по городу, и дробное цоканье коней приводило жителей в трепет.
На утро все бросились, прижались к проснувшимся окнам. Мир за стеклом обескуражил меня. Улицы были покрыты телами вповалку лежащих птиц. Мостовые были усыпаны ими. На моем крыльце образовался целый сугроб перемешанных перьев, голов и крыльев. С трудом приоткрыл я входную дверь и тотчас захлопнул её. Мне не хотелось выходить в этот мёртвый мир. Я еще цеплялся за жизнь.
Весь долгий день я просидел дома. Но в тишине, нарушаемой только глухим стуком падающих тел, мне казалось, что и я уже перестаю существовать. Соседи тоже не выходили на улицу. Даже развратный шпрехшталмейстер и вся его гнусная компания не показывали носа наружу. Соседи только перекрикивались друг с другом, настежь распахнув окна. Весь город сидел по домам.
От окна к окну докрикивали последние новости. Мальчик Шай с оттопыренными морковными ушами, решив воздушной почтой известить кого-нибудь о случившемся в нашем городе, запустил в небо одного из своих голубей, привязав к нему тревожную красную ленту. Тот взвился вверх, но через мгновение уже стремительно рухнул, безжизненный, на крышу собственной голубятни. Шай запускал голубей одного за другим, каждый вновь воспарял и тут
же мёртвый ничком грохался о жесть голубятни. Мальчик Шай потерял всех своих птиц. Никто не отважился в этот день выйти на улицу.
Ночью меня разбудило зловещее завывание. Немедленно вскочил я с постели. Вой и урчание стояло над городом. Я подбежал к окну. Птицы падали теперь реже. В свете фонарей, которые истинным чудом удалось зажечь нашему одноглазому фонарщику, мне удалось разглядеть безумный кошачий пир. Коты, в таких количествах никогда прежде не водившиеся у нас, сбившись в кровожадные стаи, пожирали пернатую дичь. Видимо, привлечённые невиданным
угощением, собрались они здесь со всей округи. В полутьме трудно было их всех рассмотреть, но те из них, на кого падал тусклый свет фонарей, представляли собой ужасное зрелище. Морды их были в крови и пухе растерзанных птиц. Они набрасывались на распростёртые тушки с тупой прожорливой яростью. Победное клокочущее урчание разносилось по городу. Коты, терзая тела несчастных птиц, умудрялись при этом оскаливаться и шипеть друг на друга. Как будто мало было добычи вокруг.
Но если не слушать их ужасный вой, то в темноте, не вглядываясь, их можно было принять за путников, что прибились в ночи к одиноким, тлеющим, редким кострам, тесно прижавшись
плечами и жарко дыша на замёрзшие руки. Как будто путники эти заполнили все улицы пустого нашего города и сидят там, греясь возле чахлых неверных костров. Мне подумалось, что и я всего лишь один из заблудившихся путников. Словно я вышел в поход и забыл для чего…
Коты торжествовали в городе до утра. С рассветом, словно боясь содеянного, они разбрелись, попрятались в только им одним ведомые убежища. Что делают они там? Набираются сил для нового кровавого пира?
Город наш медленно, неуклюже стал отходить от полученного шока. Люди выглядывали из окон, осторожно, озираясь, выходили на улицы и постепенно свыкались с новой для них реальностью. Тем более, что ничего сверхъестественного уже не происходило. Конечно, птицы по-прежнему падали, но, с другой стороны, падали они не столь часто. Во всяком случае, не так зловеще, как в первый день. Или это нам только казалось? И хотя всё равно улицы наши по-прежнему были усеяны безжизненными птичьими телами, мы как-то успели к ним привыкнуть. Нельзя сказать, что зрелище это доставляло кому-то радость, но, во всяком случае, уже не вселяло того первозданного ужаса, что пережили все поначалу. Но мне не становилось от этого легче. Я чувствовал себя, как и эти разучившиеся летать птицы…
Через несколько дней в город неведомо откуда прибыла учёная экспедиция. Члены её, одетые в синие мантии, переступив через обломки бюста г-жи Френкель, торжественно собрались в музее возле куколки г-на Дворка и долго совещались о возможных причинах произошедшего у нас злоключения. Они вышли на улицы, прогулялись по городу. Птицы продолжали падать. Учёные не пришли ни к какому выводу и, удивлённые диковинным происшествием, причины которого неизвестны науке, поспешно покинули пределы нашего города.
Жители и сами пытались объяснить себе происходящее: было высказано много безумных версий, но ничего объясняющего странную птичью смерть так и не нашли. Вокруг города птицы вели себя привольно, носились в высоте, вили гнёзда, кричали свои птичьи песни, но стоило им только пересечь невидимую воздушную городскую черту, как немедленно замертво они падали вниз. И ничего нельзя было с этим поделать. Дворники во главе со своим командующим г-ном Пунком за ночь едва поспевали убирать трупы, и то только для того, чтобы за день мостовые вновь не переполнились телами мёртвых разбившихся птиц.
В конце концов г-н Корп, тот, что создал специальный стул для г-жи Фиш, изобрёл некое техническое приспособление, которое и продемонстрировал как-то днём. Изобретение его было подобно китайскому зонтику, но укреплённому, прочному, на верху которого располагалось несколько торчащих маленьких пик. Г-н Корп объяснил нам, что сила падения птицы, вернее, сила удара, уменьшается, если тело птицы не бухается плашмя на верх такого зонтика, а натыкается на торчащую пику, то есть протыкается ею. И действительно, испробовав зонтик г-на Корпа, мы почувствовали некоторое облегчение. В определённом смысле мы были теперь спасены от обрушивающихся на нас ударов. Немедленно наш столяр, упитанный толстошеий Польман стал мастерить эти замечательные зонтики, и уже через неделю нельзя было встретить ни одного прохожего, выходящего из дома без этого славного приспособления.
Воистину, жители нашего города были изобретательными людьми. Обнаружив такое количество птиц на прекрасных зонтиковых вертелах, мой бывший сосед кулинар Рутер немедленно принялся готовить изысканное жаркое из разных сортов этих беспрестанно падающих пернатых. И тут все мы, ещё недавно ничего не смыслящие в орнитологии, поняли, наконец, тонкую разницу во вкусе всех этих чудесных деликатесов. Мы узнали, что птица дроссель хороша к изысканному обеду с сухим белым вином. А, например, жаворонок, запечённый в тесте, – один из самых лёгких и приятных завтраков поутру. Птица нахлиэли удивительна на жаркое, если, конечно, подавать её вторым блюдом, после роскошной закуски – тушёной головы пеликана. И, без всякого сомнения, нет ничего прекрасней торжественного ужина при свечах, когда середину праздничного стола украшает вертел с десятком крошечных колибри, обжаренных до хрустящей корочки и приправленных фуа-гра из печени дикой мускусной утки.
В результате нежданного изобилия удивительных птичьих блюд все сделались такими гурманами, что кулинары соседних городов стали частенько писать нам, выпрашивая рецепты. Но так как читать в городе никто не умел, то чужим кулинарам так и не удалось выведать наши секреты.
Коты наши растолстели и достигли таких небывалых размеров, что собаки стали бояться их, и даже днём, заслышав откуда-нибудь из подвала тихий вой проголодавшейся кошки, псы спешили прижаться к ногам хозяина. Дошло до того, что пожарная команда под предводительством славного г-на Эша устроила специальную охоту на этих огромных котов. Как рассказывали потом очевидцы, охота была настоящим опасным ночным сафари. Неимоверных размеров коты прыгали на отчаянных пожарных, стремясь вцепиться им в горло и одновременно тяжестью своих тел придавить их к земле. Несколько смельчаков, что вызвались помогать пожарным, были ранены в эту ночь, а некоторые закусаны до потери крови. Проклятые коты, сильно пострадавшие во время такой охоты, собрали под утро остатки своего воинства и в отместку выследили несчастного Дорфа. Когда он, по-прежнему считая себя белой ручной дрессированной мышью, выбрался за порог своего дома, безжалостные животные со всех сторон обрушились на него и в мгновение ока разорвали его на части на глазах ошеломлённой семьи.
На следующую же ночь пожарная команда, пополнившаяся новыми добровольцами, дала котам последний смертельный бой. Коты дрались с неописуемой яростью. Это были уже не зайцы, победить которых можно было, вооружившись клистирными трубками. Грохот боя стоял над городом. Но пожарным удалось победить. Коты отступили. Часть гигантов, не выдержав натиска, бежала из города, остальные попрятались под дома и долго ещё сидели там, не решаясь показать носа. Надолго запомнилась им эта битва. Теперь только изредка, и то, беспрестанно оглядываясь, воровали они лежащих на мостовых птиц и тайком утаскивали себе в подвалы. Но г-н Эш дежурил каждую ночь и потому редко грабёж заканчивался удачей. Мальчик Шай рассказал, что скудный рацион в результате довёл их до такого состояния истощения, что им пришлось постепенно расстаться со своими гигантскими размерами, и те из них, кто вообще остался в живых, сидя на голодном пайке, приобрели свой прежний незамысловатый дворовый вид.
Избавившись от прожорливых ненасытных котов, город стал расцветать. Изобилие птичьего мяса, которое раньше сжирали ночные хищники, подсказало нам замечательную идею. И действительно, уже через несколько дней проворный г-н Прюк отвёз первую партию превосходного рагу из дичи на железнодорожную станцию, чтобы отправить ее в другие города. Заказы посыпались со всех сторон. Всем хотелось полакомиться деликатесами. Теперь
уже дворники не сваливали вчерашние тушки за городскую черту. Город стал богатеть. Птицы падали по-прежнему регулярно.
Теперь худая Тамар уже не бегала по вечерним улицам, моля своего Бога, не выкрикивала безрассудно слова о мистическом наказании. Тамар поправилась, она располнела, и первая выскакивала по утрам с просторной коляской подбирать упавших за ночь пернатых. «Благословление Господне!» – впору было кричать ей теперь.
Я тоже почувствовал себя лучше. Мрачные мысли мои несколько отступили. «Ну, почему же мне, наконец, не порадоваться вместе со всеми?» – вопрошал я себя.
На вырученные от продажи птичьих деликатесов деньги город закупил неописуемое количество экзотических деревьев. Их высадили везде, заполнив ими все улицы. Так что теперь во дворах у нас росли баобабы и эвкалипты, японские ели и шотландский шёлковый вереск. Конечно, на деревьях не хватало поющих птиц, но никто не роптал на судьбу: ведь под деревьями они лежали в изобилии.
Быть может, я не должен был разделять всеобщего восторга. Казалось бы, что мне до кулинарных изысков и экзотической флоры, если я не знаю, кто я такой и как мне жить дальше. Однако острота этих переживаний стала гаснуть. Ощущения, еще так недавно терзавшие меня, несколько притупились, словно память моя постепенно слабела. Все реже я вспоминал о них.
А в это время новые события происходили в городе. Как-то г-жа Бройссер, та самая, что пыталась упасть в обморок при виде трупов несчастных птиц, обратила внимание на удивительную расцветку перьев, никак не используемых в наших коммерческих начинаниях. Ведь перья просто выбрасывались на свалку. Г-жа Бройссер первой сшила себе потрясающей красоты платье из перьев кондора, пуха ласточек и чёрных крыльев ворон. Сочетание цветов было столь тонким и изысканным, что немедленно все дамы города принялись за шитьё. Буквально через неделю искусницы во главе с неутомимой, когда-то влюбленной в меня г-жой Финк щеголяли на площади в удивительных нарядах. Но г-жа Бройссер и тут опередила всех вновь: она сшила пухлому своему супругу некое подобие мантии из длинных хвостовых перьев дикого лебедя. Края мантии были оторочены опереньем сойки с синевато-зелёным отливом. Это вызвало искреннюю зависть у остальных мужчин, и вскоре все они, включая меня, обзавелись собственными прекрасными одеяниями.
Я уже не размышлял, стоит ли мне жить дальше. Сейчас эти рассуждения сделались мне странны. Я позабыл, чем они вообще были вызваны. Так жизнерадостны были окружающие меня, так красиво всё было вокруг, что нелепы и неуместны были бы жалобы на судьбу. Наконец, пришло время, когда я почувствовал удивительную легкость, настоящий душевный подъем. Как хорошо, как славно стало жить! Такое воодушевление, такая эйфория царила во всем городе! Я чувствовал, что могу наслаждаться вместе со всеми.
Теперь по вечерам наши городские аллеи превращались в чудесные фантастические сады, где под экзотическими деревьями прогуливались горожане в ярких одеждах из разноцветных птичьих даров.
Но пять дней назад птицы перестали вдруг падать. Мы не приняли это всерьёз. Мы просто не смогли в это поверить. Всё, что происходило с нами за последнее время, всё, что так изменило жизнь, не могло, не имело права вдруг просто так прекратиться! Но эти странные птицы не только перестали падать, они вообще не залетали теперь в наш город. Мы ждали их каждый день, но ни одна даже случайно не пролетела за городскую черту. Быть может, по своей таинственной птичьей почте они передали друг другу, что город наш опасен для них?
Мы попытались их подманить: разбросали зерно по всем улицам и дворам. Но даже воробьи не откликнулись на наш отчаянный призыв. Тогда сообразительный г-н Прюк завез несколько птиц, купив их в соседнем городе. Но стоило отпустить их из клетки, как моментально поднялись они ввысь и стремглав вылетели за пределы нашего города. Ах, как хотелось нам подняться за ними в погоню! Неужели мы не в силах пригнать назад этих несчастных птиц?!
У всех опустились руки. Возможно ли, что птицы наши никогда не вернутся? Неужели ни одна из них уже не упадёт с неба, как падает самоубийца, отважившись прорвать, наконец, воздушную ватную ткань? Неужели никогда теперь, выйдя утром из дома, не найдём мы тёплые их тела с распахнутыми крыльями, распростёртыми в наших дворах?..
Тамар опять заходила по городу с безумными причитаньями. Как жить нам теперь? Ведь не можем же мы вернуться обратно, в то время, когда птицы не падали на нас с неба. Бессмысленно бродили мы в своих цветастых одеяниях среди молчащих деревьев.
Нет сил больше жить нам в этом городе. Надев свои мантии и платья из лучших перьев, мы все идём на его окраину. Поле расстилается перед нами. Птиц нет и здесь. Тишина. Кто-то из нас не выдерживает и первым бросается в бег. Ветер раздувает оперения. Мелькая разноцветием птичьих красок, мы бежим по пустому полю туда, вперёд, где, может быть, птицы ещё падают с неба. Бежит г-н Эш с орлиным гребнем на блестящей пожарной каске. Бежит мальчик Шай, размахивая павлиньим хвостом. Г-жа Бройссер машет чёрными вороньими крыльями. Г-н Фромбрюк высоко задирает журавлиные ноги. Клекочет кулинар Рутер, толстую шею задрал столяр Польман. Я бегу изо всех сил, пытаясь хоть на мгновение оторваться от круглой тяжёлой земли. Впереди Тамар машет крыльями всё быстрее, быстрее. Только Дорфа нет с нами, сожранного проклятыми кошками.
Мы несёмся по полю, размахивая крыльями, распустив хвосты из широких упругих перьев, задрав головы, распахнув клювы и клекоча, клекоча... Ещё мгновение и воздушный поток подхватит нашу стаю, и мы взмоем в небо, прочертим в нём яростный круг и, сложив крылья, тяжким пернатым камнем ринемся вниз на наш окаянный город.
Comments