роман "Свидетельство"
Дом стоял несколько особняком на окраине и потому прогулки мои стали более длительны. Обычно я доходил до нашей площади, время от времени несколько нервно оглядываясь, не появилась ли случайно откуда-нибудь влюбленная г-жа Финк, и поворачивал назад. Я думал о своей книги. Как-то очередной раз совершая этот нехитрый моцион, я натолкнулся на местную знаменитость. Это было за несколько недель до удивительных событий, которые произошли с этой дамой и ее подругой и на некоторое время вновь всколыхнули наш город.
В тот раз мы раскланялись, и знаменитость прошествовала мимо меня. Я давно уже приглядывался к ней. Ее звали г-жа Фиш. Надо заметить, что эта госпожа очень любила мужчин. Впрочем, она любила и женщин. Мне казалось, что она любит их вне зависимости от возраста, пола и внешности, просто любит их всех, как можно любить енотов, бурундуков или тушканчиков, испытывая особые чувства именно к этому разряду млекопитающих.
Г-жа Фиш была особой рыжей, довольно костлявой, но при этом обладала одним несомненным достоинством, резко выделяющим её из компании многочисленных товарок: г-жа Фиш была обладательницей удивительного, непомерного, пышного зада. Гигантский её зад существовал как бы несколько отдельно от всего тела и производил впечатление существа, живущего по собственным желаниям и прихотям. Уникальность его размеров, обольстительность и нахальство, с которым он вёл себя в обществе, вызывали неизменный фурор у всех, кому только удавалось удержать на нём взор. А удержать взор на нём было нелегко, ибо с одной стороны не заметить столь величественный предмет было практически невозможно, но с другой, лишь только взгляд ваш задерживался на нём более мгновения, непреодолимая сила влекла вас вперёд и властно требовала тотчас, без промедления заключить в объятия эти огромные пышущие ягодицы, яростно схватить их, сжать и растерзать на куски. Я знал это по себе: несколько раз я буквально должен был схватить себя за руку, чтобы немедленно ни защипать эту невероятную госпожу.
Причём удивление вызывало то, что подобное желание охватывало совершенно разных людей, вне зависимости от их пола или возраста. Даже младенцы высовывались из колясок, чтобы протянуть слабые ручки к неспешно шествующей мимо них г-же Фиш. Известны даже были трагические случаи, когда несколько пожилых господ получили апоплексический удар, лишь издали заприметив проходящую г-жу Фиш. А со многими женщинами, которые оказывались в непосредственной близости от неё, приключались истерические припадки.
Нельзя сказать, чтобы зад г-жи Фиш приносил ей одно беспокойство. Нет, безусловно он был предметом её гордости. Правда, некоторую тревогу вызывало его бесконечное желание как можно быстрее отдаться в чьи-нибудь цепкие руки. Г-жа Фиш считала его наклонности несколько мазохистскими: ему постоянно требовалось, чтобы его щипали, терзали и мяли, причём желательно одновременно несколько разнополых существ. Иногда, когда у г-жи Фиш случалось хорошее настроение, она потакала его капризам, заходя, если это случалось на улице, в ближайший подъезд и подставляя свою роскошную оголённую плоть жадным нетерпеливым рукам случавшихся неподалёку прохожих.
К сожалению, я знал это только по чужим описаниям - мне не разу не удалось быть свидетелем подобного зрелища. Рассказывали, что слух о происходящем с быстротой молнии разносился по всему городу и уже через несколько минут толпы граждан осаждали подъезд. Люди целыми семьями выбегали из соседних домов, чтобы хотя бы одним глазком, подпрыгивая и заглядывая через головы впереди стоящих, насладиться потрясающим зрелищем. Из-за ужасной давки, случавшейся каждый раз, большинству горожан не удавалось взять приступом злополучный подъезд, и они уходили, досадуя, потирая ушибленные бока и завидуя тем счастливчикам, что первыми ворвались в парадное.
Счастливчики же, обычно человек семь или восемь, через полчаса радостно выскакивали из дверей и на целую неделю становились городскими героями. Обычно среди них попадалось несколько дам. Тогда женское общество устраивало им выступления, где, во-первых, они могли рассказать об удивительных ощущениях, доставленных им г-жой Фиш, а во-вторых поделится опытом, как оказаться в нужный час в нужном месте и, уловив едва заметное желание данной госпожи, немедленно юркнуть за ней в первую попавшуюся подворотню.
В результате всего этого так много горожан стало сопровождать на улицах рыжую г-жу Фиш и подстерегать внезапно охватывающие её желания, что на центральной площади остановилось движение, и очередная комиссия, собранная опять же из лучших умов города, как мне рассказали, выделила специальное место для проведения подобных мероприятий. Г-же Фиш была предложена небольшая сцена, находящаяся в городском саду, возле которой были уютно расставлены аккуратные ряды деревянных скамеек. Теперь, когда у г-жи Фиш было хорошее настроение, она немедля отправлялась в городской сад, где её уже поджидала толпа взволнованных сограждан. Дворнику, г-ну Пунку, пришлось даже увеличить количество мест, забрав для этого все стулья из ближайших домов. Лучшие умы города в полном составе с жёнами, детьми и их гувернантками занимали первые ряды, г-жа Фиш взбиралась на сцену и удивительное представление начиналось.
Стоило лишь г-же Фиш обнажить уникальную часть своего тела, как в то же мгновение первая десятка горожан, ещё с вечера записавшихся в очередь, гурьбой взбегала на сцену и набрасывалась на необъятный зад. Десятки следовали за десятками. Я несколько раз был свидетелем этому. По вечерам приходилось зажигать фонари: поток страждущих не иссякал. Иногда действо затягивалось столь надолго, что некоторые зрители устраивались ночевать прямо в саду, только для того, чтобы утром не пропустить начала полюбившегося им зрелища.
Популярность г-жи Фиш росла. Вскоре она достигла таких размеров, что, если бы жители других городов прослышали об этом, они непременно помчались бы к нам, чтобы получить автограф знаменитой дамы.
При этом, я, как свидетель этих событий, могу утверждать, что слава никак не повлияла на характер г-жи Фиш. Она по-прежнему оставалась той же скромной домашней хозяйкой, коей и была до описываемых событий. Просто расписание её жизни претерпело некоторое изменение: раз в неделю она взбиралась теперь на сцену городского сада и позволяла своей страждущей плоти быть растерзанной нетерпеливыми руками жителей нашего города. Но частная её жизнь носила всё тот же тихий характер и была неприметна общественному взору.
Я был знаком с ней лишь шапочно, но мне нравилась г-жа Фиш. Даже в мгновения наивысшего взлёта своей особенной славы, когда имя её было на устах у всего нашего города, она не изменила ни своим привычкам и вкусам, ни своим старым друзьям. По-прежнему вставала она рано утром, распахивала окно и, стоя в дезабилье, наслаждалась свежим утренним воздухом, раскланиваясь с соседями. Иногда и я, прогуливаясь, приветственно махал ей рукой.
Отойдя от окна, как сплетничали соседки, она выпивала три рюмки брусничной наливки и, не спеша, с возрастающим упоением начинала ёрзать на стуле, который по специальному для неё заказу соорудил наш инженер г-н Корп. Наконец, не имея более сил выдержать томительную эту негу, г-жа Фиш вскакивала и вцепившись обеими руками в гигантские свои ягодицы с остервенением начинала их мять, щупать и теребить. Иногда напряжение достигала такого предела, что г-жа Фиш подбегала к косяку двери и со страстью и яростью начинала тереться об него задом. Если и эта мера не приносила желанного удовлетворения, она звала на помощь своих домашних, а также подругу, живущую по соседству, и только тогда, благодаря общим усилиям, г-же Фиш удавалось приобрести свойственный ей покой и душевное равновесие.
Подругу, живущую неподалеку, кстати, рядом с моим новым домом и Пансионом, где мстительные близнецы оторвали голову г-ну Сендлеру, звали - г-жа Вольц. Приглядевшись не трудно было заметить, что г-жа Вольц, дама с ослиным лицом и бесконечно длинной застенчивой грудью, завидовала г-же Фиш. Я был уверен, что мучимая бессонницей, она не раз представляла себе, как провидение, наконец, смилостивится и над ней, и дивный, необъятный зад г-жи Фиш займёт место её худых угловатых бёдер. Сочетание таких великолепных достоинств, как собственная самая большая в нашем городе грудь и чужой непомерный зад, сделали бы её неотразимой.
Я размышлял иногда, думала ли она в ночи своих мечтаний, что и г-же Фиш скорее всего не спится в соседнем доме, что и она, оглаживая свои короткие острые груди, грезит в это время о том, как бы сменить их на тяжёлый печальный бюст своей лучшей подруги? Возможно, она представляла себе, как выставит его напоказ, высунувшись из окна и свесив вниз эти чудесные экзотические плоды, и как каждый прохожий, задрав голову и приподнявшись на цыпочки, сможет быстро лизнуть на ходу её неспешно покачивающиеся груди. Может быть она даже чувствовала, как они уже начинают мотаться от нетерпения, шлёпая её по мягкому животу. Наверное, всякий раз в эти моменты ей хотелось схватить их покрепче и ещё сильнее оттянуть вниз, но, думаю, что тут взгляд её падал на собственное тело, она с тяжким вздохом разочарования переворачивалась на другой бок и грустно безрадостно засыпала.
Вообще, как мне когда-то поведала Финк, в ту пору еще не решившая стать моей женой, жизнь г-жи Фиш не сразу складывалась удачно. К примеру, она долго не могла подобрать себе достойного кавалера. И лишь после того, как ей удалось перебрать всех знакомых ей представителей мужского пола, она стала жить с г-ном Дрендмаером. При этом считать, что г-н Дрендмаер оказался лучше всех мужчин, с которыми г-жа Фиш когда-либо имела дело, было бы явным преувеличением. Это был тонконогий и маленький господин, носивший тяжёлую бороду и большие роговые очки. Но у него, как мне рассказывали его поклонницы, был целый ряд безусловных достоинств. Прежде всего он был тих, словно мышь, и часто посиживал в уголке, совершенно не раздражая свою избранницу. Во-вторых, стоило лишь г-же Фиш случайно повернуться спиной, как г-н Дрендмаер тут же быстро вскарабкивался на её гигантскую нижнюю часть и, ловко пристроившись там, со скоростью электрической белки немедленно удовлетворял возникшее у него желание. И несмотря на то, что процедура эта могла повторяться множество раз в день, неутомимый маленький господин не ведал усталости.
Г-н Дрендмаер вообще отличался необыкновенной проворностью: многие соседки по дому частенько зазывали его к себе и не проходило и трёх минут, как он уже выскакивал из очередной двери и мчался на следующий этаж. Выдавались дни, когда неутомимый Дрендмаер так и носился с этажа на этаж, пока по несколько раз не оббегал всех соседок и только к вечеру, запыхавшись, возвращался домой, но неизменно при этом прямо с порога бодро вскарабкивался на г-жу Фиш.
Г-жа Фиш одобряла его ловкость и неординарные способности. Ей даже льстило та растущая популярность, которую её избранник постепенно приобретал в их доме. Она надеялась, что когда-нибудь он сможет с такой же скоростью оббегать хотя бы половину нашего города и тогда, как и она, станет по-настоящему знаменит.
К тому же, как язвили завистливые мужья опекаемых им соседок, у г-на Дрендмаера присутствовали и другие выдающиеся таланты. Он, как и я, считал себя сочинителем и по ночам в уголке делал вид, что что-то быстро пишет. Впрочем, каждый раз его разоблачал племянник г-жи Фиш, вырывая у него из-под руки лист на котором, естественно, не было никаких записей.
Этот племянник был совсем юным созданием по имени Йонкеле. Он жил в другом районе нашего города, но давно уже сошедшая с ума сестра г-жи Фиш, при первом же удобном случае сплавляла его к тётке. В последний раз под предлогом нападения инопланетян она выслала Йонкеле, как тайного коллаборациониста.
Он восторженно принял очередную ссылку. Целыми днями Йонкеле бродил по квартире, подглядывая за г-жой Фиш. Рассказывали, что он утаскивал к себе в комнату предметы её нижнего белья и прятал их под подушкой, а ночью напяливал безмерные тёткины панталоны и вылезал на балкон, демонстрируя себя запоздалым прохожим. Когда и г-н Дрендмаер поселился у них в квартире, Йонкеле вынужден был часами простаивать на корточках у дверей тёткиной спальни, прижавшись горящим глазом к замочной щели, чтобы не пропустить тот момент, когда г-н Дрендмаер приступит к своим акробатическим обязанностям.
Г-жа Фиш несмотря на благосклонное отношение к столь раннему развитию юного существа, сознавала, что она несёт ответственность за его воспитание и потому часто одёргивала Йонкеле, когда на её взгляд он преступал границы благовоспитанности. Например, однажды, соседи подглядели, как ему, наконец, удалось, опередив г-на Дрендмаера ловко запрыгнуть на неё. А г-жа Фиш не видя, что делается у неё за спиной, приняла его за своего избранника и слишком поздно обнаружила собственную ошибку. Зато в этот день она не только лишила юного нахала вечернего пирога, но и демонстративно изъяла все предметы своего нижнего белья из-под его подушки.
Однако её подруга, г-жа Вольц, не одобряла подобные строгости, она относилась к проказам Йонкеле куда более снисходительно. Не говоря о том, что и сама она, как сплетничали ее товарки, приходя в гости, частенько разоблачалась донага и тоже начинала примерять панталоны своей подруги. Часами, гордая, разгуливала она по квартире, натянув на свои костлявые бёдра какие-нибудь роскошные фиолетовые с начесом штаны и покачивая голыми персями. Г-жа Фиш на это время принимала некоторые меры предосторожности: она запирала юного шалуна в его комнате, но уже через короткое время оттуда раздавался пронзительный вой. Дело в том, что г-жа Вольц использовала малейшую возможность для того, чтобы оказаться перед замочной скважиной запертой двери и продемонстрировать свой уникальный бюст. Йонкеле же, прильнув к скважине с другой стороны, пытался засунуть туда хоть какой-нибудь из своих органов, начиная от языка и кончая большим пальцем ноги, чтобы только дотронуться до удивительных предметов, раскачивающихся перед его плотоядным взглядом, словно два живых, огромных и невиданных доселе плода хлебного дерева.
Как-то, проходя мимо их дома, я даже услышал, как г-жа Фиш выговаривала своей подруге, что подобные развлечения могут плохо сказаться на воспитании мальчика, но та лишь жеманничала в ответ и уверяла, что ей жалко бедное дитя. С восторгом она тут же припомнила их общую игривую юность и месяцы, проведённые в том самом «Пансионе для одарённых природой детей». Остановившись, я прислушался и понял, наконец, что представлял собой этот пансион.
Обе госпожи, а тогда ещё совсем юные трепетные создания, попали туда благодаря своим отличительным формам. Оказывается, только такая молодёжь и могла попасть в эту уникальную школу. Пансион, как мне уже потом сообщили старожилы, был тогда гордостью нашего города. Несколько раз в год юные создания в торжественной обстановке демонстрировали свои дары природы согражданам. Классная дама, строгая г-жа Штуц, всегда предъявляла к своим воспитанникам повышенные требования. Кстати, это именно ей и пришло когда-то в голову основать данное заведение и потратить много нервов и сил, чтобы убедить рутинеров в необходимости его создания.
Г-жа Штуц и сама обладала некоторыми особенностями, которые долгое время пропадали втуне, будучи скрытыми от взоров широкой публики. Дело в том, что тело г-жи Штуц было удивительно волосато: чёрные блестящие шелковистые волосы покрывали не только её руки и ноги, но так разрослись на грудях, животе и подмышках, были настолько густы и приятны наощупь, что представляли собой совершенно уникальное зрелище. Что и позволяло г-же Штуц выступать на общих представлениях наряду со своими воспитанниками.
Кстати, именно благодаря этой самой госпоже, как рассказали очевидцы, юный Дрендмаер не попал в своё время в привилегированный пансион. Он не смог сдать экзамен, который принимала сама г-жа Штуц. Когда она с гордостью сбросила одежды и предстала перед юным Дрендмаером во всём своём первозданном великолепии, он просто-напросто растерялся и глубоко поражённый увиденным не смог проявить даже доли своих необычайных способностей. Всю жизнь он не переставал жалеть, что столь позорно провалил вступительный экзамен. И, конечно, он всегда завидовал обеим дамам, закончившим пансион с отличием. Г-н Дрендмаер был уверен, что получи он в своё время надлежащее образование, жизнь его сложилась бы по-другому и сейчас ему не только ни приходилось бы по несколько раз в день оббегать их дом в поисках заслуженной славы, а наоборот, у дверей его квартиры стояла бы очередь из всего женского, а может быть даже и мужского населения города.
Обычно, как мне поведали местные кумушки, в то время, когда дамы предавались счастливым воспоминаниям, рассказывая о том, как каждая из них сдавала свой личный экзамен г-же Штоц, Дрендмаер поглядывал на г-жу Вольц, пытаясь сквозь толстые стёкла очков получше разглядеть её удивительные достоинства. Но всякий раз так случалось, что именно в этот момент г-жа Фиш поворачивалась к нему могучими ягодицами и Дрендмаер, повинуясь беспощадному зову своего таланта моментально вскарабкивался на них. Г-жа Вольц при этом всегда аплодировала.
Нельзя сказать, что г-жа Фиш ревновала избранника к своей лучшей подруге, просто она не была полностью уверена в г-не Дрендмаере. Ведь не получив классического образования и очаровавшись уникальными прелестями её подруги, он мог быстро погубить свой нераскрытый до конца талант. У г-жи Фиш были сомнения, сможет ли он оторваться от этой чудной бесконечной груди через свои обычные три минуты и не иссякнет ли его жизненная сила, если подобное мероприятие затянется надолго.
Естественно г-жа Вольц придерживалась противоположного мнения. Специально, в присутствии восторженного Дрендмаера она вытягивала свои груди так далеко, что они накрывали её пушистый лобок, а огромные темно-пунцовые соски дотягивались иногда и до середины бедра. В эти моменты г-н Дрендмаер приходил в страшное возбуждение и, если г-жа Фиш не успевала вовремя повернуться к нему спиной, громко вскрикивал, выбегал за дверь и множество раз подряд оббежав все квартиры их дома, только к вечеру, запыхавшись, возвращался домой. Где, собственно, вновь заставал милую беседу обеих дам. Причём плотоядная г-жа Вольц, при виде его немедленно начинала раскладывать на столе свой удивительный бюст. Её подруга в тот же момент принималась решительно убирать его с обеденного стола, успевая обнажить нижнюю часть спины и подставить её для обозрения запыхавшемуся Дрендмаеру. Конечно же, в эти мгновения, как и всякий раз, проявлялся его могучий талант, г-жа Вольц кричала: «Браво!» и хлопала в ладоши, запертый племянник пронзительно выл, разрывая на клочки милостиво оставленные ему панталоны, вечер подходил к концу, на улицах зажигались фонари и уже через три отведённые для Дрендмаера минуты все усаживались пить чай с брусничной наливкой.
Под столом толстые пальцы ноги г-жи Фиш забирались под длинную юбку г-жи Вольц и нежно гладили её икры. Жёлтые барабанные пятки г-на Дрендмаера залезали туда же, имея намерение пробраться ещё дальше, нежные стопы племянника блуждали в поисках жарких тёткиных ляжек, наконец, ноги их окончательно переплетались и в упоении замирали. Всех четверых начинала бить томительная сладкая дрожь, молодой Йонкеле, не получив даже толики какого-либо образования, не выдерживал первым и, мелко трясясь, начинал тоненько выть. Вскоре и г-н Дрендмаер присоединялся к нему, содрогаясь с невиданной быстротой. Ему начинала вторить г-жа Вольц, хрипя и вскидывая грудями, и наконец, последней, взревев громоподобным басом, присоединялась к ним пышущая страстью г-жа Фиш. Соседи приникали к стенам, дабы хорошенько расслышать музыку этой неповторимой любви, чтобы потом рассказать всему городу о том, какие бельканто и переливы раздавались сегодня.
Как поведали мне подглядывающие соседи из дома напротив, в тот вечер, когда я во время прогулки встретил г-жу Фиш, всё происходило как обычно. Вернее только началось как обычно, ибо в тот момент, когда ноги сидящих уже сплелись и всех их забила та сладостная дрожь, что была предвестницей могучих будущих содроганий и юный Йонкеле уже завыл своим тоненьким голосом, Дрендмаер забился с немыслимой быстротой, а г-жа Вольц уже схватила себя за груди, намереваясь с шумом выпростать их на стол, г-жа Фиш издала могучий сотрясающий стены рык и, не имея сил более сдерживаться, вскочила, отшвырнув, словно щепку, созданный г-н Корпом дубовый стул. Произведение инженерного искусства с такой силой врезалось в противоположную стену, что разлетелось на мелкие кусочки. Могучий, неведанный ранее порыв страсти овладел г-жой Фиш. Поведя задом, словно соломину, откинула она в сторону мешающий ей обеденный стол. Её пышущей плоти стало тесно в облегавших её одеждах: треснули по швам салатные панталоны, а комбинация сама разорвалась на мелкие лоскуты. Г-жа Фиш всхрапнула, мотнув рыжей копной волос. Вскинула огромным задом, зычно рыкнула и призвала присутствующих немедленно оседлать её. Призыв её был столь мощным и властным, что оба наездника, не мешкая ни минуты прыгнули со своих мест и в мгновение ока уже сидели на её огнедышащих ягодицах. Ударив об пол ногой, г-жа Фиш ещё раз вскинула задом, да так, что оба всадника, не удержавшись на крутой поверхности её бёдер взлетели к потолку, перевернулись в воздухе и рухнули вниз, в отчаянии промахнувшись мимо её вздымающегося плоти. Тогда Йонкеле, как более молодой и ловкий, хотя и не имеющий богатого дрендмаерского опыта, из последних сил сделал отчаянный рывок и подтянувшись, успел вскочить на могучий круп перед тем, как г-жа Фиш, заржав, выбила ногой дверь и вырвалась на свободу.
Г-жа Вольц со всей страстью откликнувшись на это ржание, в клочки разорвала свои одежды, закинула за плечи длинные груди и откинув худосочный зад, подставила его в ожидании всадника. Отчаянно закричав, понимая, что и так упустил драгоценное время, г-н Дрендмаер вцепился в лежащие на спине темно-пунцовые соски, сжал ногами костлявые угловатые бёдра и, прокричав нечто нечленораздельное, ударил крепкими пятками по худым ляжкам. Г-жа Вольц пронзительно коротко взвизгнула и с оглушительным гиканьем, стуча каблуками, вынеслась на нашу тихую улицу. Там, впереди неё уже скакала, вздыбливая могучий круп и широко раздувая ноздри, почуявшая волю г-жа Фиш.
Народ высыпал на улицы. Я, бросив ужин, выскочил из дома вместе со всеми. Две обнажённые дамы, словно дикие страстные кобылицы, скинув мешающие им туфли и звонко стуча копытами, мчались по нашему городу. Я слышал тот стук копыт. Я видел, как их маленькие всадники с искаженными от напряжения лицами из последних сил пытались удержаться на ходящих под ними ходуном боках. Дамы неслись вперёд, увлекаемые могучим зовом лугов и пастбищ, мчались, ничего не замечая вокруг, навстречу потокам ветра, развевающего их длинные гривы. Зрелища, подобного этому, ещё не видел наш город. Обе дамы призывно ржали и вот уже другие женщины города, отвечая призыву, скидывали с себя стесняющие их одежды и присоединялись к безумной скачке. И вскоре уже целый табун немыслимых кобылиц мчался по узким улицам. Давно скинуты и затоптаны были маленькие наездники, а замешкавшиеся прохожие едва успевали отскакивать в сторону, чтобы не попасть под крепкие, словно камень, копыта. Я прижался к стене. Вела табун, вскидывая огромным крупом и громко зазывно ржа, мчавшаяся впереди всех рыжая кобыла. Она уводила табун за город, ей тесно было в наших узких запутанных переулках.
Мы все вышли к городской окраине, провожая скачущий мимо табун. Среди нас было немало женщин, к ужасному их сожалению замешкавшихся и не успевших присоединиться к г-же Фиш. С печалью и невыразимой грустью смотрели они ей вслед... Всё больше нас собиралось там. Вот и престарелая г-жа Штуц прикатила в инвалидной коляске. Глаза её засветились былым огнём, она даже попыталась вскочить на ослабевшие ноги, чтобы прокричать последний привет бывшим воспитанницам, но силы покинули её, взор погас, и она рухнула в инвалидное кресло, навсегда смирившись с судьбой.
У некоторых из нас стояли на глазах слёзы и почти все достали свои клетчатые носовые платки и махали ими вслед уносящемуся табуну. Иные из дамочек ещё всхрапывали, пытаясь ударить копытом, но время было уже упущено, и они могли только сожалеть о безвозвратно потерянном миге, когда ещё и они могли бы присоединиться к удивительной женщине и стать свободным, несущемся навстречу всем ветрам табуном.
Много дней подряд доходили потом до нас слухи о рыжей кобыле, что предводительствовала в окрестных полях местными табунами. Дикие мустанги из далёких степей перекочёвывали в окрестности города, привлечённые её ржаньем. Но только самые отчаянные жеребцы с огромными детородными органами решались подступиться к рыжей кобыле. Очевидцы рассказывали о том, как она затаптывала насмерть тех неудачников, что с ходу не могли оседлать её мощный круп. Упорные слухи ходили и о её подруге, бывшей госпоже Вольц: будто бы она, расставшись с табуном, обрела славу и могущество среди диких коров, потрясши их размерами своего вымени. Говорили, что она увела стада травоядных рогатых на бесконечные просторы далёких лугов.
Рассказывали, что иногда в лунные ночи некоторым удавалось разглядеть, как рыжая кобыла, оставив в долине свои табуны, вскарабкивалась по узким тропам на самый верх далекого скалистого гребня и там в одиночестве, задрав морду к луне, протяжно, призывно ржала. Кого звала она в тишине? Тонконого господина Дрендмаера, что когда-то делал вид, что сочиняет в углу? А быть может безвременно сгинувшего под лошадиным копытом юного Йонкеле? Или бывшую свою подругу, что бродит в далёких лугах? Кто знает... Может быть взывает она к неведомому Богу, что увёл её когда-то из нашего города в эти дикие долины и горы.
Наверное, я и сам бы хотел застучать копытами по диким полям. Но увы... Я должен был создать свою книгу. Но мне только снились сны. Вот еще один, что приснился тогда. Странный сон про мой день рождения. Откуда бы взяться такому сну? Ни разу в жизни, будучи взрослым, я не праздновал этот праздник...
Во сне в моей комнате собрались гости. Несколько незнакомых женщин, двое мужчин в поношенных шляпах, мальчик, случайно забредший на чужой день рождения и высокий седовласый сосед. В руке у соседа тонкий бокал зелёного тёмного стекла. Бокал наполняют вином, и сосед встаёт, произнося спич. Я не слышу, о чём говорит он. Мужчины в продавленных шляпах согласно кивают, а дамы вскрикивают и аплодируют. Пожилая брюнетка усмехается скорбно. По щеке молодой пышной дамы скользит слеза.
Внезапно до меня доходит смысл его речи. - Почему бы не умереть в день своего рождения? - разглагольствует он, - Что может быть естественней такой смерти? Столь долго ожидая конца, с жадностью наблюдая чужую жизнь, почему бы не замкнуть, наконец, этот круг и не закончить жизнь в тот день, когда она началась? -
С удивлением я наблюдаю: все мои гости, так удобно расположившиеся в комнате и празднующие мой день рождения, скорбят. Страх охватывает меня. Так печально, так подобающим образом скорбят они, словно мысль, высказанная соседом, сама по себе стала делом уже решённым. Медленно поднимаются они из кресел, подносят бокалы к губам и, прощальным взглядом окидывая меня, выпивают бокалы до дна.
Я забиваюсь в угол. Судьба моя, досказанная соседом, поражает меня. Быть может жизнь – это всего лишь болезнь с летальным исходом? Да и имеет ли смысл время наступления смерти? Осознание бесконечности уже служит началом конца.
Двое помятых мужчин в потёртых своих шляпах бессмысленным караулом встают возле меня. Дамы присаживаются в реверансе, подняв широкие юбки. Мальчик прячет глаза. Мой сосед, заканчивая этот нелепый ритуал, печально глядит на меня.
Они ждут. Эти чужие гости пришедшие на мой день рождения, чего они хотят? Медленно склоняют они головы. Тишина. Наконец, гости с недоуменьем оглядывают меня. Голый (я и не заметил, куда подевалась моя одежда), забившийся в угол, я не могу ничего им сказать. Бессмысленное моё тело корчится на полу. Наконец, все они, со скорбными лицами проходят возле меня, бросая по комку красной замёрзшей глины. Дверь за ними медленно закрывается. Я один. Мне кажется, что меня больше нет...
Какие неприятные сны снились мне по ночам. И кто такой этот странный сосед? Он не был похож на моих настоящих соседей из высотного дома.