"Сага о Некумеках"
Неучитель и племянники
Кроме Ицика, Вади и миллионов последователей, у Неучителя были еще и родственники. Особенно много было племянников. Он даже не мог их сосчитать. При этом у всех у них была непостижимая, видимо наследственная, мания – все хотели стать докторами наук и полюбить что-нибудь русское. Неучитель не мог объяснить подобной девиации.
1. Московские племянники.
Двое из них жили в городе Москве и иногда приезжали к своему дяде в Израиль, где ровно через пятнадцать минут после встречи начиналась великая идеологическая битва. Фамилия одного из племянников была Фельденбрут, фамилия второго – Фельденброт. Доктора наук были двоюродными братьями, но никогда не могли договориться друг с другом. Быть может, мешала разница в их фамилиях. Так уж повелось с детства, что, если один говорил “да”, второй немедленно отвечал “нет”. И вот уже между ними завязывался спор, дискуссия, мордобой. Как описал позже один из них в своей научной работе: "Таким образом, в данной полемике была представлена дуалистическая концепция некоторых контроверз, противопоставленных друг другу". Перед тем, как они вваливались в квартиру своего дяди, уже на лестнице можно было расслышать голос: “Нет! Он гений! Он – Россия! Он – все!” И тут же крик оппонента: “Он ничто! Он подполковник!” Застревая в дверях и даже не успев поздороваться с дядей, один рычал: “Он велик! Он поднимет Россию с колен!” На
что тотчас слышался вопль: “Он кровавый подлец! Он поставит ее на карачки!” После чего начиналась рукопашная, и один из племянников с удовлетворением мутузил другого. За этим следовало непродолжительное катание по полу и вскрикивания “Ах, он герой!”, “Ах, он негодяй!” В конце концов, когда окружающие во главе с дядей начинали понимать, что все это относится к очередному бессменному российскому вождю, братья уже выкатывались на улицу. Как раз в тот момент, когда Вадя и Ицик познакомились с Неучителем, произошло очередное нашествие племянников. Все повторилось как обычно, племянники даже не заметили присутствия наших героев, а, продолжая колошматить друг друга и дискутировать о судьбах Родины, прошли по берегу Средиземного моря до границы с Газой, где им преградил путь израильский спецназ. Тогда они свернули налево, прошли Иудейскую пустыню, совершили переход через горы и уткнулись в границу с Иорданией. После того, как их чуть не застрелили иорданские пограничники, они повернули обратно, перешли Мёртвое море аки посуху и, не переставая спорить, через семьдесят два часа вновь оказались у дверей дома своего дяди. Распахнув их, они продолжили голосить, пытаясь перекричать друг друга. Единственный человек в Израиле, который знал, как закончить эту дискуссию, был Неучитель. Он немедленно послал Вадю за бутылкой водки “Stolichnaya”, и пока Фельденбрут и Фельденброт выкрикивали по очереди проклятья и осанну своему лидеру, дядя откупорил бутылку. Племянники выпили и уже через полчаса, обнявшись и рыдая, запели “Ой, мороз, мороз!”, хотя в Тель-Авиве и было тридцать шесть градусов жары. Впрочем, они иногда сходились во мнениях. Например, оба очень любили своего дядю. Их мнение об Израиле тоже было единодушным, хотя и тут каждый настаивал на своем: один полагал, что Израиль это – неудавшийся проект, а другой – что историческая ошибка. Один из них был славянофилом, другой, назло ему - западником. Один, согласно своим идеалам, вступил в партию "Такая Россия", а другой, протестуя, стал членом партии "Не такая Россия". Впрочем, все это не мешало им регулярно навещать своего дядю и, оказавшись в Израиле, решать судьбы Родины.
2. Вятский племянник
Третий племянник, тоже доктор наук, но из затерявшейся в лесах Вятки, посетил дядю всего один раз и только для того, чтобы заявить родственникам, что все они, включая его самого, евреи по недоразумению. При этом сам он выглядел, как мечта антисемита. Его большой нос, глаза навыкате и почти негритянские губы притягивали юдофобов, словно магнитом. В ответ он носил на груди большой серебряный крест, который в нужный момент выскакивал из-под рубашки, как черт из-под печки. "Нет, - говорил тогда собеседнику третий племянник, указывая на вдруг засверкавший крест, - я не просто православный еврей. Я по духу, языку, скрепам и березам – русский!” Вообще, этот племянник был чрезвычайно велеречив. Когда дядя, устав его слушать, сбежал, он обратился к случайно зашедшему к Неучителю Ваде. - Вот парадокс, - душевно начал он, заглядывая Ваде в глаза, - рассудите! Например, я – русский, плоть от плоти. Я люблю “раздольные нивы, ширь полей, даль степей, шум лесов и говор русских бодрых вод”. Словом, я – совершенно русский! Но вот незадача - почему-то еврей. - Вот, например, Вы! – продолжил он, ткнув сдобным пальцем в стоящего в уголке Вадю, - Откуда знаете, что Вы еврей? Вадя засмущался, опустил голову и принялся пальцем отколупывать штукатурку от стены. В конце концов он набрался храбрости и признался: "Родственники сказали!" - Так, так, так, - оживился племянник, предчувствуя скорую победу, - а родственникам кто сказал? - - Другие родственники, - подумав, ответил Вадя. - Ан нет – вот тут и ошибка! – торжествуя, воскликнул его собеседник, - Родным Вашим про то, что они евреи, антисемиты поведали! Вот я откуда знаю, что еврей? Юдофобы внушили. Но ведь я только по крови! Да я, - неожиданно распалился он, - такой русский, что больше всех русских – русский! Истинно говорю! – закричал он.
Его даже затрясло от убежденности. В приступе возмущения он так затопал ногами, что покачнулся и чуть не упал. Испугавшись, Вадя подскочил к нему и, прислонив к стенке, стал успокаивать, гладя по голове и приговаривая – "Русский, русский, самый
русский... Вы только не волнуйтесь".
Племянник смахнул слезу, в подтверждение принадлежности к этносу утерся рукавом, перекрестился и продолжил: - Евреев жидоеды придумали. Иначе бы им и есть было некого! - Он помолчал, потом неожиданно всхлипнул, - А правда, вот она где: нет антисемитов – нет евреев, есть антисемиты – и сразу евреи появляются. Эх, был бы я русским... Так нет, говорят: "Рабинович? Пожалуйте бриться!" - Да какой же я еврей, - вдруг не выдержав, окончательно зарыдал он, - да ведь я их, пейсатых, и знать не знаю. Да я не еврей, я патриот! - в горле его что-то забулькало, закурлыкало, - Атеист! Православный! Внештатный... секретный... органов ... Он бормотал все тише, тело его охватила судорога, пена пошла изо рта, он стал заваливаться на бок, и от обилия чувств, рухнул на пол. В глубоком обмороке он был отправлен на родину сердобольными родственниками, там пришел в себя, взбодрился и создал новое патриотическое движение "Это мы – русские!"
3. Племянник из Беэр-Шевы И, наконец, еще один племянник Неучителя, уроженец Беэр- Шевы, заслышав однажды, как новый репатриант из Тамбова после удара сковородкой по голове, рассказал супруге о том, что он хотел бы сделать с ней и ее мамой, так впечатлился, что немедленно занялся изучением этого редкого по выразительности языка. Выучив его, он полюбил далекую Россию и под впечатлением поэмы Некрасова "Кому на Руси жить хорошо" защитил в Еврейс- ком Университете докторат. Он совершил переворот в некрасоведении, съездив на родину поэта и найдя в Ярославской области реку с неприличным для тех мест названием “Сара”. После первого путешествия туда его психическое здоровье несколько пошатнулось, но еще позволило ему отказаться от предложения российского гражданства и звания "Почетный гражданин поселка городского типа Николо-Пинделки", в котором ему хотели выделить "однокомнатную квартиру с удобствами снаружи".
Но тогда "удобства снаружи" еще не вдохновили племянника. Правда, в Израиле он уже ходил в ватнике, шапке-ушанке и кирзовых сапогах. При этом ему все же удалось написать пост-докторат с длинным названием "Влияние народного фольклора на возрождение национальной идеи и нравственного роста на примере исследования этимологического и смыслового значения частушки "Не ходите девки замуж за Ивана Кузина, у Ивана Кузина большая кукурузина". Вторая экспедиция его в город Гаврилов-Ям, на реку Которосль, не прошла для него бесследно - он забыл свое имя, место рождения и страну проживания. Но страшно полюбил игру на гармошке, первач и танцы в Доме Культуры. Когда его, наконец, в невменяемом состоянии выгрузили из самолета в аэропорту Бен-Гурион, он кричал "Россия всех порвет!" и бил себя в грудь. Потом огляделся, икнул и добавил: "Бля буду!"
Масленица
Ицик, всегда подражавший Неучителю, с ужасом понял, что у него нет ни одного племянника. В панике, не зная, что делать, он начал уговаривать Вадю хоть на время стать его русским родственником. Вадя категорически отказался. Но Вадя был добрым человеком, и чтобы как-то смягчить отказ, решил сводить Ицика на какой-нибудь русский праздник. Как раз в это время Вадю познакомили с поэтом Изяславом Бурелом- Рабиновичем. Он промышлял сочинением юбилейных стихов и эпитафий, а в свободное время подрабатывал массовиком- затейником. Изяслав гордился своим именем. Оно с одной стороны отдавало новгородскими князьями, а с другой, в случае нужды, тут же превращалось в удобное “Изя”. К стихам своим он относился с трепетом и вслед за классиком утверждал, что “не продается вдохновение, но можно рукопись продать”. Рукописи шли ходко. Лучшие из его произведений печатались местными русскоязычными газетами. Правда, иногда случались недоразумения. Например, когда была опубликована его эпитафия “На смерть Пантелеймона Шимон-заде”:
«Встрепенуло тебя на рассвете,
Встрепенуло тебя на заре.
О, как плакали жены и дети
На твоем опустевшем дворе!»
В этот же день девять братьев Пантелеймона позвонили поэту и, перебивая друг друга, прокричали, что, во-первых, у Пантелеймона не было ни детей, ни жен, а во-вторых, если стихоплет не изменит эпитафию и не отнесется с должным уважением к покойнику, то его зарежут!
На следующий же день газета напечатала с извинениями:
«Встрепенуло тебя на рассвете,
Встрепенуло тебя на заре.
Президент Израиля, Премьер–министр и члены Кнессета
Прямо как дети,
Все рыдали на заднем дворе!»
Звонок раздался в полночь: «Почему на заднем дворе, да? Не уважаешь?!» – угрожающе спросили братья.
Газета вновь извинилась и опубликовала опровержение:
«Встрепенуло тебя на рассвете,
Встрепенуло тебя на заре.
Президент Израиля, Премьер–министр и члены Кнессета,
Заливаясь слезами как дети,
Рыдали не на заднем дворе, а в штаб-квартире Организации Объединенных Наций!»
Но не только неудачи преследовали поэта. Например, как-то раз ему удалось дважды получить гонорар. На 90-летнем юбилее одного из патриархов торговой деятельности в СССР, он с пафосом прочитал:
«О, ты, могучий, словно дуб
Израиль Розенблом!
Тебе бы в руки ледоруб
Или железный лом!»
Израиля ввезли в зал на коляске. Услышав стих, сидевший на Колыме за валютные операции, юбиляр забился в падучей и на следующий день Бурелом-Рабинович написал ему не менее звучную эпитафию.
На этот раз Изяслав в качестве массовика-затейника организовывал праздник Масленицы. Вадя, захватив с собой Ицика, пришел на торжество. В квартире, где это устраивалось, стены украшали портреты Пушкина, Филиппа Киркорова и президента России. На их фоне выступал Бурелом-Рабинович.
Ицик увидел его впервые. Изя оказался шустрым маленьким рыжим человеком. Его понурая жена с тремя невеселыми дочками, одетые в кокошники, водили унылый хоровод. Гостей было мало.
Но организатора мероприятия это не смущало. Он веселился как мог, хлопал в ладоши, подтаптывал и пытался впихнуть друзьям основательно засохший каравай. Потом вдруг вскочил посреди комнаты на табуретку и, подняв одну руку вверх, продекламировал:
«Я результат случайной связи на черноморском берегу.
В тени могущественных вязов меня зачали на бегу.
Но я не лишний в этом мире. Я есьм! Я дух! Я естество!
И на могучей русской лире в несчастном этом Израиле
Я с Русью праздную родство!» – закричал он нечеловеческим голосом и рухнул с табуретки.
Встал, отряхнулся и, озабоченно глядя на друзей, спросил – «Ну, как вам?»
- Потрясающе! – захлебываясь, воскликнул Вадя, впервые в жизни увидев живого поэта. - А Вы это сами сочинили? – на всякий случай простодушно спросил он.
Поэт, обиженно выпятив нижнюю губу, смерил Вадю презрительным взглядом: «А вы что думали, Пушкин?» Вадя стушевался.
- Хотя да, иногда нас путают. Помню, меня напечатали в сочинском «На посту», так все кричали «Пушкин, Пушкин!» А это я оказался.
После этих слов такой восторг обуял Вадю, что он захотел на радостях расцеловать поэта, но тут вмешался въедливый Ицик.
- А почему связь была случайной? – спросил он, не смущаясь.
- О, - потупив взор, произнес поэт. - Это была романтическая история. В сочинском санатории. Жаль, что она длилась всего один вечер… Мой папа, Бурелом - возвысил он голос – был секретарь обкома партии!
- А мама? - спросил бесхитростный Вадя.
Мама,.. - запечалился поэт и, вздохнув, признался, - была медсестрой Рабинович.
- И вот, - из-за мамы - я здесь… Но, - он снова вдохновился, - благодаря папе – тут русский дух, тут Русью пахнет!
После чего, окрыленный, оглядел Вадю, и, узнав, что тот из Сибири, немедленно побежал вглубь квартиры. Оттуда он принес старую, захватанную шапку-ушанку. Скорее всего она была сделана из кошки. Часть волос была выдрана - видимо, в смертельной схватке с другими котами, а часть свисала редкими клочьями. Организатор назвал шапку малахаем и напялил ее на голову Вади.
Потом он занялся Ициком. «Ну, откуда ваши предки?», - спросил организатор с надеждой. Ицик задумался и, поняв вопрос, как всегда, буквально, ответил: «Из Ура».
- Это из Ирана, - подсказал Вадя, перепутав его с Ираком.
Организатор обрадовался:
- Так это ж почти Россия. Мы его хотели освободить в 1921-ом году.
Ицик задумался. В течение всего остального праздника новые знания не давали ему покоя. Наконец он подошел к организатору и спросил:
- В 1921-ом году вы хотели освободить Иран от кого?
Тут задумался организатор.
- Я думаю, от иранцев, – сказал он, отечески приобняв Ицика за плечи.
В конце концов Ицика и Вадю вытолкали в центр хоровода и, с приплясыванием кружа вокруг них, стали петь народную песню «Вадя и Ицик сделали дуду. Ай, дуду, ай, дуду, сделали дуду!». Причем на каждом «дуду» друзья должны были падать на пол, изображая присядку. После чего, несмотря на долгие отнекивания, их убедили станцевать матросский танец.
Праздник закончился большим количеством выпитого самогона, который распорядитель готовил собственными руками в огромном аппарате, занимавшем пол- кухни. В результате Вадя с Ициком, в ожерельях из сушек, вывалились из квартиры, обнявшись и громко распевая «По диким степям Забайкалья».
История Чу
Неучитель как-то обмолвился о том, что в детстве он мечтал разводить собак. На следующее утро Ицик вышел на улицу, озираясь по сторонам. Наконец, заметив в сторонке одинокого пинчера, он бросился на него тигром, спрятал за пазуху и побежал домой.
Собаку назвали Петькой. Это был юный кобель с неограниченными способностями. Если собака Вади, знаменитая Чу, насиловала только животных, то Петька насиловал все, что попадалось ему на глаза. Если ему удавалось запрыгнуть на стол, его жертвами становились компьютер, горшок с цветами и даже портрет самого Неучителя. Удовлетворить Петьку не было никакой возможности.
Впрочем, будет несправедливо, рассказывая о Петьке, не поведать историю любимицы Вади, полукитайской собаки Чу. Прародительницу Чу, настоящую хохлатую собачку, род которой принадлежал китайским императорам, привезла в Израиль пожилая пара по фамилии Фу-Шу. Эти немолодые китайцы удрали от Мао, культурной революции и бешеных хунвейбинов, которые гнались за ними до самого корабля. Чета Фу-Шу прыгнула на последнее судно, прижимая к груди хохлатую собачку. Беженцев приютил Израиль.
С тех пор Фу-Шу поселились в Тель-Авиве. Вскоре они разучились кланяться, научились громко кричать и разговаривать руками. Один из отпрысков их хохлатой собачки был скрещен с русским бульдогом, и на свет появилась собака с китайским именем Чу. Перед смертью, со слезами на глазах, супруги обняли своего соседа Вадю и завещали ему это чудное существо.
Кстати, в мире мало кто слышал о русских бульдогах. Дело в том, что в питомнике министерства обороны «Красный пес» во времена победившего социализма решили вывести новую породу - отечественный бульдог. Это был плод воспаленного патриотического сознания местных собаководов. Для этого они скрестили английского бульдога с кавказской овчаркой, после чего для придания изящества - с длинноносой таксой.
Вначале это существо получило наименование «советский бульдог», но национальные чувства возобладали над идеологией, и его переименовали в русского бульдога. Когда же селекционеры взглянули на дело рук своих, большая часть из них спаслась бегством. У начальника питомника, генерал-майора, случился родимчик, и всех чудовищ было приказано немедленно расстрелять.
На следующий день был расстрелян и сам генерал-майор, как злостный вейсманист-морганист. Сторожу питомника все-таки удалось спасти одного из несчастных монстров и, рискуя жизнью, переправить на Запад, как доказательство издевательств Советской власти над бессловесными тварями.
В результате фото ужасного существа появилось во всех западных газетах. В СССР в ответ на это расстреляли еще дюжину селекционеров. Бульдог, уже всеми к тому времени забытый, в чемодане одного американского еврея добрался до Израиля, где и прижился. Тут и произошла историческая случка с наследницей древнего хохлатого рода. В результате на свет появилась Чу. Своенравность она унаследовала от китайской матери, неудержимое стремление все уничтожить от русского бульдога, а избыточную сексуальность от своего тунгусского хозяина.
Более свободолюбивого существа, чем она, трудно было найти. Чу не выносила закрытых дверей. Когда Вадя уходил на работу, она кидалась на входную дверь и терзала ее до исступления. Вадя обшил дверь железом. Но неутомимой Чу удалось прогрызть металлический лист. Тогда Вадя был вынужден заказать дверь от сейфа. Несгораемая плита перекрывала теперь вход в его квартиру. Каждый день Чу точила об нее зубы, надеясь когда-нибудь одолеть.
Тренируясь, она последовательно съела часть унитаза, половину холодильника "Сименс" и резиновую женщину, подаренную Ваде на прощание одной из наперсниц. А когда к Ваде приехали родственники, прокравшись ночью, она схватила искусственную ногу одного из них, утащила на кухню и сгрызла до основания. Когда утром несчастный инвалид скакал на одной ноге, ища протез, Чу только плотоядно облизывалась.
Долгое время Ваде снился один и тот же страшный сон. Квартира его была переполнена щенками Чу, все они говорили по-китайски и взывали к нему «Папа, папа!». Во сне он кричал, что не он их отец, но они все равно тянули к нему свои маленькие лапки, щебетали на чистом мандарине и грызли паркет.
Но пристрастия Чу не исчерпывались резиновыми женщинами и чужими протезами. У Чу была слабость: она мечтала изнасиловать какое-нибудь живое существо. Когда в квартиру забрела соседская кошка, Чу, вместо того, чтобы напасть на нее и разорвать в клочья, насиловала ее в течение суток.
А уж когда Чу встретилась с Петькой, Вадя с Ициком были вынуждены покинуть свой дом. Жить там стало более невозможно. Два неутомимых половых гиганта, два сексуальных маньяка день и ночь предавались своим инстинктам. Правда, Чу время от времени отдыхала, пытаясь что-нибудь сгрызть. Тогда Петька выбегал на улицу. В списке его любовников значились велосипеды, парковые скамейки и даже скульптурные изображения нескольких сионистских вождей.
Чудеса дрессировки
1. Апорт
Дрессировщика на блошином рынке нашел Вадя. Это был маленький старичок в турецкой феске. Ходил он, несколько подпрыгивая, опираясь на большую суховатую палку.
- Этим посохом, - гордо говорил он, - еще мой дед гонял здесь верблюдов!
В общем старичок был живое воплощение Османской империи. На первую дрессировку Ицик привел с собой Петьку, а Вадя - Чу. Все началось с команды «апорт». Вадя и Ицик взяли в руки по палке и застыли в ожидании команды. Тут старичок таким диким голосом закричал «апорт», что Ицик с Вадей от страха упали, Петька описался, а Чу, взвизгнув, с ходу подпрыгнула на 2 метра 14 сантиметров.
- Плохие собаки, - сказал старичок, подумав.
Когда хозяева, наконец, поняли, что именно нужно делать, Ицик бросил палку и отпустил Петьку. Петька тут же обхватил его ногу передними лапами и занялся привычным для себя делом. Указав на Петьку посохом, дрессировщик сурово произнес:
- Онанист!
Тогда Петька отпустил ногу Ицика и в мгновение ока оседлал ногу турка. Укротитель лягался, вихлял ногой, кричал: "Ишак! Ишак! Ишак!", но Петька не выпускал его из объятий. Мимо проходили двое полицейских. Осмотрев поле боя, храбро бросились они на Петьку и обуздали его, одев на лапы наручники. После чего стреноженному дебоширу оставалось только понуро наблюдать за дрессировкой Чу.
Пока Вадя искал, что бы еще кинуть, Чу уже выбрала жертву. Она вцепилась в турецкий посох. Это было похоже на атаку пираний. И пока ошалевший укротитель в бессилии призывал Аллаха в свидетели, Чу сожрала весь османский раритет. От него остался лишь чугунный наконечник. Но и его участь была предрешена: через минуту он исчез в прожорливой пасти.
Петька, скованный наручниками, стонал. Старичок с ужасом глядел на Чу и трясущимися губами смог произнести лишь одно слово: «Шайтан!». Вадя в это время схватил палку и, чтобы отвлечь Чу, закинул ее подальше. Его любимица умчалась на поиски.
2. Похищение
Через полчаса, когда дрессировщика, так и не пережившего исчезновения посоха, уже увезла скорая, у входа в парк показались три фигуры. Они бежали изо всех сил, размахивая руками. Это Чу гнала к Ваде трех голых женщин. Она нашла ближайший бассейн и заметив в душе людей, вместо палки решила поднести их Ваде.
Три женщины не первой молодости неслись во весь опор и взывали о помощи. В какой-то момент, сообразив, что именно Вадя - хозяин чудовища, атаковавшего их, женщины запрыгнули на Вадю и вцепились в него мертвой хваткой. Чу бегала кругами и скалила зубы.
Неизвестно, что было бы дальше, если бы Ицик вдруг не очнулся от очередных раздумий. Но Ицик очнулся и уставился на голые, облепившие Вадю тела.
Тут женщины поняли, что в мире есть опасности пострашнее Чу. Вадя, увешенный дамами, начал отступать. В глазах Ицика сверкнул огонь. На всякий случай Вадя пустился наутек. Ицик огромными шагами погнался за ним, не отрывая взгляда от интимных частей спасаемых. Они выбежали на улицу Ибн Гвироль. Тут Ицик со всей скоростью налетел на трансформаторную будку и рухнул на землю.
Через четыре часа он нашел в себе силы подняться. Ему удалось освободить Петьку от кандалов. Обняв его, ушибленный Ицик побрел домой. По дороге, впав в ажитацию, счастливый Петька изнасиловал затаившегося в траве ежа и фонарный столб. От обиды на ускользнувших женщин, Ицик пошел спать. Удовлетворенный Петька прыгнул к нему в постель и блаженный заснул.
Они спали вместе, Петька и Ицик, и им снились хорошие сны. Им снились сны о любви. Во сне Ицика три голые женщины бросили Вадю и пришли жить к нему. Петьке снились фонарные столбы, на которые он мог излить всю любовь, на которую был только способен.
3. Многоженец
Спасшийся от Ицика, обвешанный женщинами, Вадя прибежал домой. Дамы были ему так благодарны, что немедленно в него влюбились. И столь сильно, что на следующий день явились к своему спасителю с чемоданами, сумками и детьми. Вадя обомлел. Но женщины уже проходили внутрь квартиры, пропихивали туда детей и разбредались по комнатам. Дети вначале с опаской поглядывали на Вадю, но, признав в нем своего, повалили на пол, стали таскать за уши и щипать за разные места. Их матери в этот момент расположились в квартире: одна уже распаковала на кухне кастрюли, вторая пылесосила в комнате, а третья, высвободив из лифчика массивный бюст, развалилась в спальне.
Но, увы, Вадина семейная жизнь длилась не долго. Через месяц по женщинам соскучились родственники. К ним приехали мужья, матери, отцы, братья и сестры. В результате квартира Вади наполнилась таким количеством чужих родственников, что ему уже не стало там места. И хотя все относились к Ваде хорошо, а многие даже полюбили его, он был вынужден покинуть свой гостеприимный дом.
Сначала Вадя пытался устроиться на лестничной площадке у двери, но через него так часто переступала многочисленная родня, что он перебрался вниз ко входу в парадное. Но и там ему не было покоя - каждый раз, когда его новые родственники проходили мимо, женщины целовали его, мужья похлопывали по плечу, а тещи трепали за щеки. В конце концов, отползая все дальше, Вадя нашел приют в будке у Чу, которую выстроили для нее не помнящие зла женщины.
Кали-Сара
Три месяца прожил Вадя в будке, пока не услышал чеканный шаг. Чьи-то высокие сапоги закрыли солнце, пробивающееся сквозь щели. Потом раздалось хриплое могучее контральто: "Пусечка, выходи!" После чего последовал щелчок бича. Чу от ужаса подпрыгнула, пробив крышу будки. Вадя хотел выпрыгнуть вслед за ней, но смог только высунуть голову. Перед ним стояла женщина с кнутом. Ее взгляд не допускал возражений. Вадя быстро повертел головой, чтобы найти кого-нибудь, кому могло быть предназначено обращение. Не найдя никого, с обреченностью Вадя понял, что "Пусечка" – это он.
Женщина смотрела на него в упор. Вадя съежился. Чем больше он разглядывал ее, тем в большее замешательство приходил. Он вспомнил геометрию шестого класса и определение фигуры под названием куб, высота, ширина и длина которой были равны друг другу. К тому же женщина была усата, брови ее срослись, а тугие черные косы опоясали не только голову, но и шею.
Звали ее Кали-Сара. В далеком Бомбее Кали-Сара была укротительницей тигров. Приехав в Израиль, она думала продолжить свое дело. Но, несмотря на все попытки, ей не удалось найти здесь ни одного завалящего тигра. Пришлось переквалифицироваться. Теперь она работала в живом уголке гостиницы для вегетарианцев. Но кнут на всякий случай носила с собой.
Вадю она заметила, проходя однажды по улице. Завидев его помятую физиономию, выглядывающую из будки, Кали-Сара задрожала от внезапно охватившего ее желания. Конечно, Вадя не был похож на тигра, но в нем не было и ничего вегетарианского. И она ринулась навстречу судьбе.
Вадя, никогда не видевший укротительниц тигров, завороженно разглядывал ее. Он смотрел на нее так, как бенгальские мартышки смотрят в пасть калькуттских удавов. Поймав его взгляд, она сглотнула, и сладострастная судорога прокатилась по ее крепкому телу. Мощной рукой Кали-Сара обняла Вадю. Ему показалось, что железное кольцо сомкнулось вокруг его шеи. «Пуся, за мной!», - страстно прошептала она и щелкнула кнутом. Вадя затрепетал.
Когда они добрались до ее дома, Кали-Сара от нетерпения уже скрежетала зубами. Тут стоит заметить, что она делила квартиру с двумя своими братьями. Братья были высоки, носили огромные усы, тюрбаны и кушаки, за которые были засунуты кривые индийские кинжалы. Вадя содрогнулся. Хищно облизнувшись, Кали-Сара толкнула его на ложе. Но он отпросился в туалет и долго сидел там, покрываясь холодным потом и умирая от страха. В это время оба брата нырнули под кровать, и когда Вадя, наконец, вернулся, то, замерев от ужаса, увидел, что по обе стороны ложа торчит по большому индийскому усу.
С криком Кали-Сара накинулась на него, но Вадя, увы, оказался бессилен. Кали-Сара замерла в смятении. Привыкшая к индийским мужчинам, которые с воем, гиком и танцами набрасывались на нее, она ничего не понимала. А Вадя не мог оторвать взор от усов, топорщившихся из-под кровати.
"Пуся! – страшным голосом закричала тогда она, - Лучше воспрянь!" Ваде показалось, что в руке у нее мелькнул кривой индийский кинжал. Он понял, что это предложение, от которого нельзя отказаться. Но усы, торчащие из-под кровати, ввергли его в убийственное оцепенение.
Наконец, после долгих усилий возбудить Вадю, в число которых входили танец живота, посыпание Вади священным рисом и, наконец, кормление его индийским перцем бхут, которым мажут заборы, "чтобы дикие слоны держались подальше от людских жилищ", Кали–Сара сдалась. Не добившись успеха, уставшая, она растянулась на кровати и заснула под могучий храп братьев. Обессиленный Вадя калачиком свернулся в ее ногах.
Разговор с Лапландией
1. Лед и пламень
Как-то Неучителя вызвали в Лапландию, где очередной раз заседала Лига всемирных мудрецов. В промежутках между заседаниями мудрецы развлекались так, как в Лапландии принято развлекаться мудрецам. Они прыгали сначала в бочку с кипятком, а потом в бочку со льдом.
Именно в это время Ицик позвонил Неучителю. Так как тому было трудно говорить, прыгая из бочки в бочку, то он и не ответил. Но Ицик позвонил 67 раз. Наконец Неучителю это надоело, он положил телефон рядом с бочками и спросил:
- Чего ты хочешь, Ицик?
Ицик не знал, чего он хочет, но на всякий случай спросил:
- Неучитель, как Вы поживаете?
- Потрясающе! – отрезал Неучитель.
- Как погода? – спросил Ицик.
- О, - закричал Неучитель, прыгая в это время в бочку со льдом. – Как холодно!
Ицик был в это время на улице. Услышав крик Неучителя, он выронил телефон, тут же провалившийся в люк, подпрыгнул и понесся пешком на 36 этаж, так как лифт в это время был сломан. Вбежав домой, он перерыл все шкафы и наконец из-под груды вещей вытащил Вадину тунгусскую шубу, одел шерстяные кальсоны, два свитера, тунгусский малахай и помчался вниз.
В тот момент, когда он сбежал вниз с 36 этажа, в шубе по щиколотку и с воротником до макушки, Неучитель в далекой Лапландии как раз прыгнул в бочку с кипятком.
- А-а-а, какой жар – это же кипяток! – донесся до Ицика крик из люка.
Ицик на четвереньках начал новое восхождение. Крик Неучителя произвел на него такое впечатление, что дома он скинул не только малахай, свитера и шубу, но и кальсоны. Прихрамывая, босиком, он поскакал вниз к телефону. Завидев голого Ицика, соседи позвонили в полицию. Но Ицик уже припал ухом к люку и, заслышав оттуда вновь: «Какой мороз!», вздрогнул, словно ужаленный, и по-пластунски пополз к себе. Но тут приехали полицейские и набросились на него. Ицик, обретя второе дыхание, словно уж проскользнул между их цепких рук и рванул наверх.
Через чердак он вылез на крышу. Вызвали пожарных. Они подняли длинную лестницу. В это время температура воздуха в Тель-Авиве достигла 39 градусов, и железная крыша была раскалена как утюг. Босой Ицик подпрыгивал, обжигая ступни. Пожарные, поднявшись, решили, что у Ицика началась пляска святого Витта, и, боясь заразиться, полезли вниз.
А пока Ицик выплясывал на крыше безумный танец, военные раскидывали сети – Ицика надеялись взять живьем. Вертолет ЦАХАЛа сбросил на него стальной трал, и пока он бился в нем, словно большая рыба, набрал высоту и понес Ицика вдаль.
2. Клим Бейборода
Вертолет уносил Ицика все дальше и дальше. И вот уже город остался далеко позади. Ицик не понимал, что происходит. А происходило вот что: вертолетчик Клим Бейборода совсем недавно репатриировался в Израиль. Жил он до этого в чудесном городке, названным в честь героя украинского народа и истребителя евреев Б. Хмельницкого, и горя себе не знал. Но, вернувшись на Родину, несмотря на то, что Клим был евреем до 12 колена, он так и не смог освоить иврит. На украинском же на приборной доске не было написано ни слова. И сейчас, нервничая, запутавшись в языке Торы, Клим тыкал пальцами не в те кнопки, и вертолет то кружился на месте, то рвался вперед. В результате Клим абсолютно потерял ориентацию. Вертолет уносило все дальше. И вдруг он увидел внизу что-то до боли знакомое. Он узнал родную «Катюшу», которую видел еще в Хмельницком. Она стояла там посреди города, напоминая о славном боевом прошлом.
3. Бердан-Аравийский
Но вертолетчик Клим ошибся. «Катюша» была не родной. Вокруг нее внизу суетился арабский расчет. Его возглавлял Иван Федорович Бердан-Аравийский. К слову сказать, до того, как Иван Федорович получил почетный титул - Аравийский, он был майором советской армии – Иваном Федоровичем Берданко, родом из деревни Нидайбог, что под Винницей. Но в 1973 году, когда из арабских стран после проигранной войны отозвали последних советских военных, Иван Федорович не последовал их примеру. Он нарушил приказ и не отбыл в СССР.
Друзья и родственники писали ему: «Ваня! Вернись!» Но он только рычал в ответ: «Ненавижу жадов!» Это слово он всегда произносил через букву «а»: ему казалось, что так он может полнее выразить свое негодование ужасной нацией.
«Ваня, где ты? Брось ты этих пархатых!», - забрасывала его телеграммами верная жена Алевтина. «Нет, - тоже телеграммами отвечал Иван Федорович, - Не могу. Душа болит за арабчат! Порву рабиновичей!».
В конце концов Генеральный штаб, хоть и сочувствовал Ивану, хоть и разделял его энтузиазм, все же отправил ему приказ немедленно отбыть на военную базу под городом Усть-Колымск. Но Иван Федорович не подчинился приказу. Он послал шифровку самому Главнокомандующему: «Считаю свою миссию невыполненной. Фронт не брошу!».
Так Иван Федорович Берданко остался в арабской армии, приобрел почетное прозвище Аравийский и звание маршала артиллерии. Но язык братского народа так и не выучил, потому как считал ниже своего достоинства "лопотать по-чучмекски". Зато все арабские артиллеристы оказались полиглотами: они налету схватывали русский мат, ободренные большим берданским кулаком.
К моменту появления вертолёта с болтающимся в сетке Ициком, Ивану Федоровичу шел 87ой год. Но маршал, как всегда, был бодр и здоров. Исключение составляли дрожащая от негодования правая рука и потерянный в процессе обучения арабских артиллеристов глаз. Но Иван Федорович не обращал внимания на подобные пустяки. Главное - его «Катюши» времен Отечественной войны работали безотказно. Вдруг солдаты вокруг закричали, тыча пальцами в небо. "Что закудахтали, басурмане?" - по-отечески спросил Иван Федорович, задрал голову и увидел вертолет с голым Ициком, барахтающимся прямо над ним.
Маршал крикнул:
- Ты шо шукаешь тут, падло?
- Шукаю, тому що заблукав, - прокричал ему в ответ Клим.
Берданко, услышав родную мову, возопил:
- Земляк, шо ж ты, явреям продався?
- А ты шо, земляк, арабам продався? – раздалось сверху.
- А я вот тоби зараз пошукаю, подивимося, хто кому продався, - пробормотал Иван Федорович, оглядел артиллеристов и дико взревел «Охонь!» При этом, от избытка чувств, он ударил кулаком по какому-то предмету, попавшемуся под его дрожащую от негодования руку.
Солдаты пытались остановить Ивана Федоровича, но тот ничего не хотел слышать. «Я сказал: «Охонь!» - кричал он и бил кулаком. Арабы тоже кричали и жестикулировали. Тогда от гнева глаза маршала стали вылезать из обит, и он зарычал «Я мать вашу...». Обычно подчиненные, представив, что будет делать Иван Федорович с их мамой, сразу разбегались. На этот раз они задержались, пытаясь спасти своего командира, – ибо то, по чему в порыве ненависти к сионистам бил их начальник, было снарядом катюши. В ужасе артиллеристы отступали все дальше назад, Иван Федорович колотил по снаряду, а Ицик, словно пойманная птица, бился над ним в высоте. Наконец, бывший майор ударил в последний раз, и снаряд взорвался. Ивану Федоровичу оторвало его аравийскую голову, а вертолет взрывной волной унесло в даль.
Маршала арабской артиллерии Ивана Федоровича Бердан-Аравийского хоронили торжественно: его безголовое тело покоилось на лафете пушки 1911 года, оставшейся от английской армии генерала Алленби. Все, что уцелело от маршала, было предано земле под звуки его любимой песни «Реве та стогне Днiпр широкий».
Ицик же, унесенный взрывной волной в сторону Средиземного моря, после долгой борьбы с тросами, выпал из сети в воду и был спасен албанскими рыбаками, выменявшими его у израильтян на пять килограмм пожилого тунца и старый лодочный мотор.
Заканчивая эту главу, нельзя не вспомнить об отважном летчике. Клим Бейборода за уничтожение вражеского маршала получил благодарность и назначение командиром вертолетной эскадрильи. Но попасть новобранцам в эскадрилью было не просто – требовалось знание украинской мовы.
Вадя и шайтан
1. Охотник
Проходя как-то мимо парка Аяркон в Тель-Авиве, Вадя почуял вдруг нечто знакомое. Ностальгия захлестнула его. Он стал оглядываться, ища причину, и с изумлением обнаружил, что прямо перед ним целая семья беззаботных выдр валяется на берегу пруда. Вадя даже подпрыгнул от волнения. Мало кто знал в Израиле, что на реке Малой Тунгусске Вадя слыл знаменитым ловцом выдр.
Он ощутил в себе дух охоты. Пригнувшись, начал он обходить пруд с подветренной стороны. Отдыхающие вокруг евреи с удивлением смотрели на него. Даже дети перестали играть, пока Вадя медленно подкрадывался к своим жертвам.
Надо заметить, что выдры, выросшие в Тель-Авиве и оккупировавшие местный пруд, не обращали на Вадю никакого внимания. Они давно уже не реагировали на людей, если только у тех не было с собой еды. Но Вадя не знал об этом. Выдры, заметив столь странное поведение человека, забеспокоились и удивленно уставились на него. Тогда Вадя осторожно, как истинный охотник, ступая с пятки на носок, обогнул пруд и добрался до противоположного берега. Выдры потеряли его из вида. Он быстро разделся догола, как привык это делать на родной реке, набрал полные легкие воздуха, тихо, без всплеска нырнул в пруд и медленно стал продвигаться по его дну. Как опытной зверобой, он знал, что надо быть осторожным, дабы не спугнуть дичь.
Легкомысленные выдры в это время валялись на спине, раскинув все четыре лапы, и совершенно игнорируя приближение грозного противника. Вадя поднял голову из воды, и ее тень накрыла зверьков. Вадя замер. Его таежные выдры после такой ошибки умчались бы за километр, но эти всем своим видом показывали полное пренебрежение к его персоне. Тогда Вадя с диким воплем выпрыгнул из воды и в одном прыжке схватил сразу трех выдр - двух он схватил руками, а в одну вцепился зубами. Он завыл и начал свой победный охотничий танец, крепко сжав челюсти и потрясая несчастными животными.
Все вокруг закричали. Местные евреи никогда не видали такого зрелища. Люди так кричали, что Вадя испугался и решил, что охотники-конкуренты хотят отобрать у него добычу. Он подскочил на месте и помчался по парку, не разжимая рук и зубов.
В это время уже вызванная кем-то полиция начала преследовать его. Парк оцепили и выставили заграждения. Они напомнили ему красные флажки, которые когда-то он сам выставлял для загона волков. Как наивна была полиция: Вадя-то знал, что он не волк. Он перепрыгивал через заграждения, словно чемпион по бегу с препятствиями.
2. Дичь
Облава на Вадю началась по всему Тель-Авиву, машины с сиренами неслись как сумасшедшие. Охотник сам превратился в дичь. Полиция по радио передала сообщение, что по городу бегает голый мужчина с тремя выдрами в зубах. Конечно, это была дезинформация: в зубах у Вади была только одна выдра. Но население Тель-Авива уже готовилось, вооружившись кто чем, выйти на улицы и принять участие в облаве.
От рева полицейских сирен, которых он никогда в своей жизни не слышал, от криков прохожих и лая сорвавшихся с поводков собак, Вадя с безумной скоростью мчался по Тель-Авиву. Он то проскакивал перед носом машин, то шел на таран, прорываясь сквозь них, как сквозь стадо оленей. А на одну машину ему даже удалось запрыгнуть, словно оседлав спину оленьего вожака.
Наконец, обессилившая полиция вызвала работников зооцентра «Сафари». Вооруженные ружьями с сонными капсулами, 123 сотрудника встали в шеренгу на пути Вади. Эту группу охотников в белых халатах Вадя заметил издалека. Но он не собирался расстаться с добычей, он мчался прямо на них. Главный ветеринар скомандовал: “Пли!” и 123 ампулы вонзились в голое Вадино тело. Вадя вскрикнул, щелкнул зубами, распахнул руки, выдра вылетела у него из рта, а две ее подружки, поджав хвосты, умчались в сторону парка. Вадя рухнул, пронзенный ампулами.
Распростертый Вадя валялся на тротуаре. Сначала ветеринары хотели отдать его патологоанатомам, чтобы те увезли бездыханное тело в анатомическую лабораторию. Но постепенно могучий таежный организм взял свое. Вадя сел, забормотал что-то на тунгусском языке и, дико оглядываясь, стал отступать от ветеринаров. Врачи, не поверив своим глазам, двинулись в атаку. Тогда Вадя в отчаянии, словно дикий загнанный зверь, бросился на них, кусаясь и лягая. Подъехавшие патологоанатомы поняли, что им здесь делать нечего, разве что подождать немного и забрать тела ветврачей.
Но ветеринары не думали сдаваться: всей кучей они набросились на Вадю, сбили его с ног и, завалив, уселись на него верхом. Несколько ветврачей из австралийских евреев, специалистов по ловле крокодилов, вмиг натянули на него большой намордник. На шею ему напялили строгий металлический ошейник, оставшийся от покойного носорога, и пристегнули к цепи. Наконец, Вадю запихали в грузовик, привязав его канатами к бортам и на всякий случай окольцевав.
Всю дорогу Вадя пытался вырваться из оков. Когда его, наконец, привезли в «Сафари» и втолкнули в клетку, Вадя обезумел. Рык его был страшен. Он метался по клетке и львы, слоны и тигры застыли в ужасе от Вадиного рева. Он леденил душу приматов. Вадя схватился за решетки, почувствовал в себе прабабушкину силу и начал их разгибать. Звери в панике забились по углам клеток, персонал «Сафари» начал эвакуацию. Вадя рычал и бесновался. Громоподобный рык его разносился по городу. Тель-авивская мэрия ввела комендантский час.
Вадя бушевал. Было собрано специальное заседание Кнессета. В результате принято решение: в качестве жеста доброй воли преподнести представителям Палестинской автономии неизвестного примата по кличке Вадя для создания первого палестинского зоопарка. Мировое сообщество одобрило это решение и расценило его как значительный шаг в продвижении мирного процесса.
3. Шайтан
Когда Вадя услышал, что он станет экземпляром арабского зоопарка, он взревел. Уже никакие решетки не могли его удержать, он грыз чугун и издавал душераздирающие вопли. Но тут к нему в клетку ворвался израильский спецназ, 54 отборных коммандос скрутили невиданное животное и закинули в бронетранспортер. Как ни бился Вадя, он не смог пробить израильскую броню.
- Нет, - кричал он, изменив своим политическим взглядам и совершенно игнорируя борьбу за мир, - в любой зоопарк мира, но только не сюда! – но заревел мотор, и его уже никто не услышал.
Когда Вадю доставили по месту назначения, к люку бронетранспортера был подведен железный коридор. Люк открыли, одним прыжком Вадя выскочил на волю, словно гепард пронесся по коридору и… оказался в новой клетке. Дверь, напоминавшая нож гильотины, захлопнулась. Вадя завыл, но всем уже было не до него. Боевики ФАТХА схватили клетку с одной стороны, пытаясь утащить ее в Рамаллу, а боевики ХАМАСА вцепились в нее с другой и стали тянуть в сектор Газы. Они разрывали клетку на части, время от времени паля друг в друга из калашниковых. На смену павшим бойцам все время прибывали новые. В палестинской автономии проживало около четырех миллионов. Вадя понял, что ему не выжить. Он вжался в пол, так что пули автоматных очередей, которыми обменивались любители животных, свистели над его головой. Неистовое перетягивание клетки закончилось тем, что она была разорвана надвое и боевики разлетелись в разные стороны.
Вадя почувствовал свободу. Огромными скачками пронесся он по территории автономии. Как вихрь, как исчадие ада, как шайтан несся он, распугивая мирных феллахов. Счастливый, в приливе бешенной энергии Вадя проскочил весь Синайский полуостров и неожиданно для себя очутился в Каире.
Но оказалось, что средства современной связи быстрее, чем Вадин стремительный бег. В Каире его уже ждали. Здесь для него придумали лучшее узилище. Так как в Египте не знали, что за дикое животное представляет из себя Вадя, а из автономии передали, что к ним несется бешеный шайтан, то египтяне немедленно вырыли огромный котлован, а сверху возвели большой купол. Египетские инженеры не знали точную природу шайтана, но они исходили из того, что если он рыба, то нырнет не дальше дна, а если птица, то взлетит и удариться об купол. Вадю бросили в котлован. Нырнув, он убедился, что дно плотно зацементировано. Он оглядел потолок и понял, что купол укреплен не менее прочно. Наступила ночь, и Вадя, отчаявшись, завыл на луну.
А в это время египетские средства массовой информации по всему миру уже разнесли весть, что, наконец, пойман шайтан - рыба-птица-человек, который на самом деле оказался израильским шпионом. Газеты арабских стран, России и Северной Кореи вышли с заголовками “Просчет Моссада: птицерыб схвачен!”. Таким образом, Вадя уже во второй раз оказался в почетной роли еврейского шпиона.
В общем, Моссаду опять надо было спасать Вадю. Честно говоря, он уже изрядно надоел израильской разведке. На совещании высших чинов израильских спецслужб долго обсуждался вопрос: «А может быть, ну его, этого Вадю!..»
Но в конце концов было принято решение – не оставлять рыбоптицу в руках врага. И в тот момент, когда арабские дети дрессировали Вадю, а он, словно дельфин, выпрыгивал из воды и на лету хватал корм, Моссад произвел одну из своих уникальных операций. Два дельтаплана, замаскированные под больших орлов, зависли над каирским зоопарком. Они взорвали купол, подняли Вадю верх и улетели в Израиль.
Долго еще египтяне вспоминали, как два летающих джинна разрушили свод пирамиды и унесли шайтана с собой.