роман "Свидетельство". Часть 2. Беспамятство.
Два дня я спал в лопухах возле городской свалки. Поняв, что население города исчезло, машинисты перестали останавливать поезда на станции. Так что выбраться отсюда мне уже не представлялось возможным.
Никто в городе не хотел сдавать мне квартиру. Наконец, на окраине мне удалось найти нелепую хромую особу, которая разрешила снять её убогую конуру.
Комната, доставшаяся мне, была настолько невзрачна, что взгляд мой, не останавливаясь, скользил по безликой стене и упирался в дверь. Там за дверью начинался чужой мир. Я был одинок. Так одинок, как никогда ещё в жизни. Этот дурацкий город, который еще недавно вызывал у меня лишь снисходительное недоумение, сделал меня изгоем.
В моей комнате не было ничего, кроме сломанного оборванного чудовища, служившего кому-то диваном, ужасной картины и чахлого цветка, непонятно каким образом здесь выжившего. Еще в комнате было одно подслеповатое окно и один обшарпанный стул. Если бы окно было даже большим и не покрытым многолетнем слоем пыли, я боялся бы заглянуть в него: ничего, кроме кричащих мальчишек, мне не удалось бы разглядеть. Внезапно они заметили бы меня и заорали бы громче. И я, не слыша их через толстое стекло, знал бы наверняка, что кричат они обо мне: ведь я слыл бывшей знаменитостью, обманувшей весь город. Через мгновение кто-то из них схватил бы отвратительный комок глины, служивший им футбольным мячом, и с воем и руганью запустил бы его в меня. Тогда неровное стекло, отделяющее меня от улицы, загремело бы, разорвалось и окаянная дыра, образовавшаяся на месте окна, впустила бы улицу ко мне в дом… Я был счастлив, что мое окно покрыто пылью, словно броней.
Единственный пейзаж, криво висящий у меня на стене, намалеван был лет сто назад бездарным художником. Краски облезли и сусальный старинный город с поблекшими frauen, их зонтиками и гувернантками уже никогда не пережил бы ренессанса. К тому же над площадью рисовальщик взгромоздил некое подобие чудовищного аэростата, готового рухнуть вниз и раз и навсегда уничтожить готический идиотизм их существования вместе с их аккуратными kinder.
Моя дверь не запиралась на замок. Его просто не было. Дверь мог открыть любой. Но никто не приходил... Сидя посередине комнаты на обшарпанном стуле, я думал о том, как прихотлива сложилась моя судьба. Как странно, что я, еще недавно пытавшийся сбежать из города, тосковал теперь по тому времени, когда был здесь властителем дум. Впрочем, все это теперь уже не имело никакого значения. Я оказался в этом городе, чтобы создать книгу. Все остальное неважно, - уговаривал я себя, пытаясь обрести вдохновение и сесть, наконец, сочинять.
В этой квартире я жил не один. В коридоре голая лампочка на длинном проводе раскачивалась под потолком, освещая и хозяйкину дверь. Дверь в комнату, не менее безобразную, чем моя. Полки в ней были уставлены бесчисленными статуэтками кошек, козлов, гусей и прочей фарфоровой живностью, словно готовой в мгновение ока сорваться со стеллажей и придушить хромую свою госпожу.
У хозяйки не было имени. Во всяком случае, я никогда не слышал, чтобы кто-либо к ней по имени обращался. Долгое время вообще принимал я её за немую, пока не услышал однажды, как пробормотала она на нечленораздельном своем языке целую речь, предназначенную фарфоровому зоосаду.
Каждую ночь я слышал крадущиеся хромые шаги. Она торопилась в ванну. Не менее часа доносился до меня плеск воды. И снова - крадущаяся хромая походка. Она пробиралась в ванну по несколько раз за ночь. На утро хозяйка по-прежнему была не умыта, в старых заплатанных тряпках, стоптанных башмаках и с неизменным ведром в руке.
Что делала она в ванной?..
Я редко выходил на улицу. Почти, как г-н Перл. Мне незачем было на неё выходить. Продукты из лавки напротив таскал мне соседский мальчишка, не преминув всякий раз скорчить отвратительную гримасу, вручая мне промасленные свёртки.
Когда заходило солнце, в комнату через щели спускалась тень. В коридоре затевался первый поход в ванну. Хозяйка знала, что я не выхожу из комнаты в это время. Она убеждена, что ночью квартира, если можно назвать так то убогое место, в котором мы существовали, полностью в её власти. Шаги её замирали перед моей дверью. Мне слышалось лёгкое царапанье, шорох и… хромая поступь вновь доносилась до меня из коридора. Плеск воды.
Я не мог более вытерпеть это. На цыпочках подобрался я к собственной двери. Не часто она открывалась и потому зловеще скрипела. Прижавшись к стене, я прокрался по коридору. Треснутое стекло ванной было слишком высоко от меня. Я вскарабкался на шаткую табуретку. Голая тощая моя хозяйка, при тусклом свете мигающей лампочки гораздо более загадочная, чем днём, расставив на ванной мерзких фарфоровых котов, козлов и гусей, важно расхаживала перед ними, задрав подбородок и что-то торжественно бормоча. Потом вдруг подскочила к краю ванной, схватила одного из своих котов и, размахнувшись, что есть силы кинула его в воду. После чего свирепо погрозила пальцем своему зоосаду и вновь начала выхаживать взад и вперед, негодующе скрестив руки на своей тощей груди.
Мне стало нехорошо от этого идиотского зрелища. Я ушел в свою комнату. Я попытался заснуть...
Наутро она опять грохотала проклятым ведром в коридоре. Ленивый соседский мальчишка колотил ногой возле моей двери. Они с хозяйкой шептались в коридоре. Как они понимали друг друга? Мальчишка кинул свёрток с едой под дверь и крикнул, чтобы в конце недели я не забыл рассчитаться. Гнусный лавочник. Ещё ни разу я не задолжал ему. Видимо, моя аккуратность выводила его из себя.
Когда все затихло, я выдвинул свой стул на середину комнаты. Я сел на него и стал смотреть на дверь. В неё мог бы войти любой. Трепет охватил меня при мысли об этом любом. Но никого не было. Неужели никто не придёт?! Господи, дверь моя не заперта…